Несмотря на такое противоречие, близко к центру города было подыскано место и для постройки в севернорусском вкусе. Мы говорим о замкнувшем с запада перспективу Английской набережной соборе «Спас на Водах», посвященном памяти моряков, павших в русско-японской войне. К сожалению, при советской власти он был снесен. Такое решение было ошибочно не только с моральной, но и с градостроительной точки зрения. Дело в том, что с другого берега Невы этому собору отвечала Успенская церковь при подворье Киево-Печерской лавры, построенная в «русско-византийском стиле». Таким образом, путешественик, прибывающий в Петербург морем, совершал как бы историческую экскурсию, видя сначала, при входе в Неву, храмы «в различных изводах древнерусского вкуса», и только потом – стильный силуэт Петропавловского собора, которому с другой стороны отвечал купол Исаакия. Заметим, что фланкирование речных ворот в город посредством двух храмовых построек было в высшей мере присущим новгородскому вкусу. Историки архитектуры напоминают, что, плывя к городу с юга, от озера Ильмень, путешественники видели справа, на холме Рюрикова Городища, церковь Благовещения. Почти одновременно, по левому борту, открывался мощный объем Георгиевского собора Юрьева монастыря. Если же подходить к Новгороду с севера, то по левому борту был монастырь Антония Римлянина, по правому же – Зверин монастырь. В прочем, еще на подходе к острову Котлин взорам мореплаватей открывался Морской собор, поставленный в царствование Николая II на Якорной – главной площади Кронштадта. Собор был окончен постройкой к 1913 году – едва ли не в предвидении начавшейся в следующем году новой войны с Турцией. Строить его решено было строить в «неовизантийском вкусе», почему обращение к очертаниям царьградского храма св. Софии представлялось вполне естественным. Известно, что архитектор, которому было предложено составить проект храма, в качестве непременного условия выставил командировку в Стамбул, и именно для осмотра собора св. Софии. Массивное тело собора, поднявшееся на большую высоту, и его характерный плоский купол диаметром около 26 метров действительно сохраняли верность облику древнего византийского храма. Но еще более напоминало о нем расположение собора, как бы парившего над низким силуэтом Кронштадта, сливавшимся с серой линией воды. Так же доминирует над Стамбулом и Айя-София, так ее видели поколения русских путешественников, подходившие морем к городу на Босфоре. Позднее всего найденное решение оказалось едва ли не самым верным: так воображение архитектора поправляет традицию.

Памятники, сооруженные после революции, несли на себе эмблемы уже нового мира – прежде всего серп и молот. Среди них выделяется мемориал борцов революции, поставленный на Марсовом поле в 1917–1919 годах. Задумывался он как вполне сакральное сооружение. Сюда пришли для траурной церемонии в июле 1920 года участники II конгресса Коминтерна во главе с В.И.Лениным, не потерявшим еще надежды на «мировую революцию». Здесь был проведен первый коммунистический субботник, которому партия придавала значение прообраза будущего общества. В 1957 году в центре мемориала был возжен первый в Советском Союзе Вечный огонь, от которого позже было зажжено пламя на могиле Неизвестного солдата у Кремлевской стены. Текст А.В.Луначарского, выбитый на сером граните мемориала, также следовало признать уместным. Правда, наметанный глаз легко выделял в его революционной риторике знакомые с детства обороты православного богослужения. Так, когда автор писал, что трудовой Петербург «первый начал войну … / Чтоб тем убить / Самое семя войны», читателю поневоле приходило в голову, что Христос «смертию смерть попрал». Но такой ход мысли был естествен только до тех пор, пока сочинитель, равно как его читатели помнили уроки закона Божия.

Свидетельством новой эпохи стала и архитектура одной школы, построенной за Нарвской заставой к десятилетию Октября. Если смотреть с улицы, то разнокалиберные объемы этого здания по проспекту Стачек, дом 11/5, состыкованные в беспокойном, дерганом ритме, читаются с трудом – точнее, никак не читаются. Но если бы мы поднялись на высоту птичьего полета, то увидели бы, что облик здания удивительно прост: в плане оно представляет скрещенные серп и молот. Тогда возникает вопрос, в чем был замысел автора – и на какого зрителя он, собственно, рассчитывал. Для ответа достаточно будет вспомнить, что христианские храмы традиционно строились в форме креста. Так, основные объемы Троицкого собора Александро-Невской Лавры или Казанского собора в плане следуют очертаниям продолговатого «латинского» креста, а сечение Исаакиевского собора благодаря выступающим портикам приближается к форме равностороннего «греческого». Для светского строительства это было нехарактерно: редкий пример представляет план здания Михайловской больницы, возведенной в конце XIX века на Большом Сампсониевском проспекте в виде огромной литеры «W», по первой букве фамилии известнейшего петербургского медика Я.В.Виллие. Получается, что, перейдя в «новую веру», наши архитекторы стали придавать культовым зданиям форму новой эмблемы – серпа и молота, но сам принцип остался (так же, как принцип ориентации по сторонам света: почти все классы нового здания были ориентированы в одном направлении, но не на восток, а на [юго-]запад). В том, что речь шла о неком аналоге культового здания, сомнений не возникает. Задачей новой эпохи было создание «нового человека», преображение в буквальном смысле этого слова. «Когда говорят о переплавке человека как о несомненной черте нового человечества», – писал в том же 1927 году Л.С.Выготский, – «и об искуственном создании нового биологического типа, то это будет единственный и первый вид в биологии, который создаст сам себя». Вот это самосоздание и входило в задачу пролетарской педагогики, а школа за Нарвской заставой должна была стать подлинно образцовой. Известно, что с ее работой знакомились М.Горький и А.В.Луначарский, возили сюда и почетных гостей из-за границы – от К.Цеткин до А.Барбюса. Более того, весь район в начале проспекта Стачек стал в те годы одной большой стройплощадкой, где возводились здания для деятельности нового, невиданного доселе типа, предписанной теоретиками коммунизма. Предполагалось, что она обеспечит в ближайшем будущем скачок в эволюции рода человеческого, сравнимый разве что с мечтой о преображении, казавшейся теперь безоговорочно устаревшей.

Похожий комплекс намечалось развернуть и на Петроградской стороне, в районе площади Революции. На восточной стороне площади в начале тридцатых годов был поставлен знаменитый «Дом-коммуна». По замыслу архитекторов, сама его планировка исключала одни формы бытового поведения и поощряла другие, более соответствовавшие коммунистическим идеалам. На северной стороне площади стоял известный «особняк Кшесинской», в котором весной и летом 1917 года размещался штаб партии большевиков. Сюда в ночь с 3 на 4 апреля прямо с Финляндского вокзала приехал Ленин, чтобы с балкона произнести речь о необходимости социалистической революции. И, наконец, еще чуть севернее, на проспекте Максима Горького, в 1932 году было возведено студенческое общежитие (теперешний дом 9). В плане и эта постройка следовала очертаниям перекрещенных серпа и молота. Строил ее архитектор Г.А.Симонов – один из ведущих авторов «Дома-коммуны». Как видим, старейшая площадь города Неве интенсивно заполнялась культовыми постройками нового общества.

В планшетах ленинградских градостроителей тридцатых годов ждали своего часа и другие масштабные проекты. Так, при входе в старый порт, на так называемой раздельной дамбе, они предлагали возвести колоссальный памятник-маяк высотой более ста метров, которая превзошла бы высоту знаменитой «статуи Свободы» у входа в нью-йоркскую гавань. В одном из авторских вариантов, маяк должен был нести серп и молот. Такой великан явно нарушил бы традиционно низкий силуэт города. Зато путешественник, подходящий к Ленинграду на пароходе, уже с моря увидел бы символ страны победившего социализма. Новыми зодчими было придумано и разработано и много другого, чему не суждено было воплотиться в камень. Причин было достаточно – от нехватки средств до переноса внимания властей на реконструкцию Москвы. Да, центр событий переместился в Москву, работа над новой жизнью закипела под сенью пятиконечных звезд на кремлевских башнях. Что же касалось Ленинграда, то над городом, на шпиле Петропавловского собора, попрежнему парил ангел с крестом – и, как встарь, навстречу ему поднимал свой крест ангел на Александровской колонне. Крест осенял город на Неве в годы самых тяжелых испытаний, суждено ему остаться здесь и в будущем: «Бояйся Господа ничего [не] убоится» (Сирах 34:14).

Немецкая слобода ознакомила молодого московского царя Петра Алексеевича с образом жизни и складом мышления жителей Западной Европы, выучила его беглому владению иностранными языками – в первую очередь голландским и немецким – одним словом, подготовила его к образовательному путешествию в центры цивилизации того времени. Российская же держава поставила перед ним трудности, казавшиеся почти непреодолимыми, и задачи, требовавшие немедленного разрешения. Непосредственной целью Великого посольства 1697–1698 года была организация политической и военной коалиции европейских держав и России против султана турецкого, хана крымского и властителей, как выражались тогда, иных «бусурманских орд». Более дальней целью было ознакомление с европейскими науками и ремеслами и изыскание средств и способов к их скорейшему заимствованию Московской державой, прежде всего в видах обороны от неминуемых вторжений вражеских армий с севера и юга.

Непосредственная цель Посольства не была, как известно, достигнута. Всегдашние противоречия между европейскими державами, не говоря уже о закипавшей борьбе за «Испанское наследство», сообщили авансам царя привкус решительной несвоевременности. Что же до другой, более дальней цели, то стремление к ней увенчалось успехом. В Кенигсберге царь Петр изучил мастерство «огнестрельного художника», то есть артиллериста, и получил соответствующий аттестат, в Саардаме овладел корабельным делом, в Лондоне освоил начала «навигацкого дела». За ним, отложив в сторону парики и засучив рукава, потянулось на верфи, мануфактуры и в учебные аудитории сначала петровское поколение, а за ним и последующие – одно за другим, вплоть до нашего времени.

Первой страной на пути Великого посольства была наша старая соседка Ливония, к тому времени уж почти семьдесят лет как перешедшая в руки шведских королей. Соответственно, первым большим западным городом, который впервые в своей жизни увидел Петр I, мечтавший в ту пору о европейских столицах как о райских кущах, была древняя столица Ливонии, хорошо укрепленная и благоустроенная Рига. Резкое расхождение этих мечтаний с суровой реальностью, нашедшее себе выражение в не вполне любезном приеме со стороны местной администрации, поминалось потом московитами с горькой обидой при всяком удобном случае и даже было выставлено ими в качестве одного из поводов к Северной войне.