Так они и спят: Таня лицом к окну, прикрыв ладонью глаза. «Чтобы фонарь не мешал». Фонарь стоит как раз за их окном, зажигается еще засветло. Когда они засыпают, Андрей обнимает ее – кладет ладонь ей на ключицы. Лежать так не очень удобно, Андрей утыкается Тане лбом в спину, между лопаток. Если бы все, что скрывает их: простыня, клетчатое одеяло из колкой шерсти, штукатурка, бетон, черепица – сделалось бы прозрачным, то сверху их можно было бы принять за головастика – если заметить его с берега и провожать взглядом мимо распадающихся фрагментов ряски и водорослей, ко дну, пока он не станет неразличимым.

– Вот арбуз, а вот нож, – говорит бабушка, – режьте и ешьте.

Она ставит тарелку на стол, потом идет к окну. Бабушка сильно сутулится, ходит медленно. Андрею кажется, что, стихая, звук ее шагов продолжается в других звуках – в скрипе половиц, в едва слышном потрескивании в деревянных стенах, в шорохе хлестнувшей по стеклу яблоневой ветки, в шуме мотора машины, свернувшей за угол – так расходятся круги от плоского камешка, только что ушедшего под воду. Бабушка проводит ладонью по запотевшему стеклу, обнажая прижатые ветром к земле стебли травы, мечущиеся кроны деревьев в саду, неожиданно близкое небо, проступившее в разрывах между облаками. Потом стекло снова делается непрозрачным.

С арбузом повезло. Очень красный.

«Пойдем скорее, – говорит Таня, – меня мама только ненадолго отпустила».

Они надевают куртки, выходят на улицу. Дождя уже нет. Нужно успеть пробежать под яблоней так, чтобы вода с листьев не попала за шиворот.

– Он здесь, – говорит Андрей, – я вчера проверял. Его никто не взял.

На велосипедах они, конечно, в такую погоду не поехали – пошли пешком. По дороге им никто не встретился – да и ненужно было. Ненужно было никому знать, куда они идут, и где бывают, и что там есть, если выйти из дачного поселка, сильно толкнув высокую – в два их роста – калитку из чугунных прутьев. Несмазанные петли скрипели и постукивали, калитка медленно открывалась, заставляя их задержаться – всего на несколько мгновений, застыть на месте, когда уже виден лес, и тропинка, считай, уже началась, уже почти у них под ногами, и они, на самом-то деле, уже шагают по ней, уже идут среди деревьев. И потом, после того, как калитка, наконец, выпускала их, это было как будто они спешат за самими собой, только что скрывшимися из виду, всегда бывшими здесь секунды назад, за двумя детьми в осенних куртках: у Андрея – синяя, у Тани – желтая.

Они проходили мимо развалившегося муравейника, в котором прошлым летом снова появились муравьи, но мало; потом шли вдоль просеки; за просекой тропинка разветвлялась, забиралась под мокрую траву, терялась среди луж и глинистых проплешин, как ящерица-хамелеон. Но она им была уже не нужна. Оставалось пройти сквозь еловую рощу, а потом – подняться на железнодорожную насыпь. На насыпи воздух был другим – неподвижным, подрагивающим; и привычное его свойство – обозначать расстояние так, чтобы все происходящее не случалось в одной точке пространства – тут ослабевало, почти что сходило на нет. Казалось, что стоит только приглядеться, и можно будет увидеть, как в тысячах километров от них зажигается сигнал семафора, а мчащийся где-то поезд вот-вот окажется рядом с ними, пронесется мимо. И это происходило – поезд появлялся вдалеке и сразу же настигал их. Они соскальзывали по щебневому склону – но не до земли – и смотрели, как надвинувшиеся вагоны, поравнявшись с ними, теряют объем, превращаются в бесцветную ленту, рассекающую воздух со свистом и грохотом. И там, за этой лентой, было то, что не случилось с ними, но находилось вблизи, всего в нескольких шагах. Именно это они пытались рассмотреть, именно туда взгляд не мог проникнуть. А потом лента вдруг обрывалась, грохот – почти мгновенно – стихал, и ничего такого за насыпью не было. Они пересекали ее; снова оказывались в лесу. Идти оставалось несколько минут.

Это было их место. Они его нашли, и никто о нем не знал. Во всяком случае, они там никого не встречали: ни грибников, ни дачников, никого. Таня говорила, что об этом месте, просто, забыли: знают, вроде бы, что в лесу что-то такое есть, но не добираются туда никогда, потому что никто о нем не думает. Хотя, попасть туда было очень просто – идти от насыпи по прямой, а потом, увидев справа просвет за деревьями, свернуть в ту сторону. Они выходили на пустырь. Лес оставался за их спинами. Перед ними оказывался бетонный забор – высокий, перелезть они бы не смогли. Но перелезать и не надо было. Нужно было идти вдоль забора – кромка леса была слева от них – потом свернуть за угол. Лес за поворотом был точно таким же. Те же кусты с темно-синими ягодами. Те же деревья с шершавыми, пропитавшимися дождевой водой стволами – будто, шагая по пригнутой дождем траве, Андрей с Таней, на самом деле, оставались на месте, а пустырь вращался, и летевшая высоко над ними птица, солнце, луна – всё, что было в небе, вращалось вместе с ним, иначе бы они, конечно, заметили это. Они приближались к воротам. Их створки лежали в траве. В одной из них образовалась брешь; оттуда росло дерево. Таня и Андрей обходили их стороной – будто то, что раньше, может быть, еще до их рождения, делало забор и всё заслоненное им, запретными, неприступными, теперь покинуло пустырь, но не ушло совсем, а переместилось в эти плиты из изъеденного ржавчиной металла.

– Идем на второй этаж, – говорил Андрей, когда они оказывались за воротами. Там было два здания. Ближайшее к ним не считалось – оно было одноэтажным, и от него остались только три стены. Они проходили мимо, по дорожке, покрытой истрескавшимся асфальтом, ко второму, главному зданию. По форме оно было как цилиндр. В нем было этажей пять или больше – точно сказать было трудно – окна были только на первых двух этажах; выше начиналась глухая стена. Андрей и Таня заходили через главный вход, под ногами хрустели осколки стекла, мелкие обломки штукатурки; потом шли по коридору, мимо дверных проемов; перед каждым проемом пол пересекал прямоугольный световой блик, и, когда один из них вступал в эту световую полосу, другой перепрыгивал через нее, становясь – на долю секунды, необходимую для того, чтобы глаза, только что среагировавшие на свет, снова приспособились к темноте – невидимым для того, кто оставался позади. Так они подходили к двери – во внутренней стене – и, толкнув ее, оказывались в небольшой комнате. Проникавший сквозь открытую дверь свет позволял увидеть в центре комнаты железную винтовую лестницу. Надо было успеть подняться по ней, пока дверь внизу не захлопнется. И вот они в главном зале.

Там было много окон, они опоясывали зал, образуя несколько ярусов – от пола до потолка. На полу и стенах лежали квадратные тени. В центре зала стоял железный стол, а на нем – кнопки, датчики с застывшими стрелками, какие-то переключатели. Сбоку в стол были вделаны рычаги; на них висели две телефонные трубки из черной пластмассы. У одной из них был отколот кусочек, и, если присмотреться, внутри можно было заметить обрывок медной проволоки.

Раньше это был зал переговоров с космическими кораблями – так говорила Таня, и так оно и было. Она утверждала, что видела карту, на которой их пустырь был обозначен. «Здания там нарисованы не были, только белый квадрат, заштрихованный. Вокруг все зеленое, железная дорога есть, а дачного поселка нашего еще нет – это очень старая карта. И там было такое название, какое-то такое сокращение, что сразу было понятно, что это – именно такой центр. Но я точно не помню, какое». На новой, современной карте – у Андрея была такая, она лежала на чердаке и отсырела, но ею все равно можно было пользоваться – ничего подобного обозначено не было; просто лес, и всё. А прежняя карта у Тани, к сожалению, не сохранилась: Танин дедушка обернул в нее библиотечную книгу, а потом вернул книгу вместе с обложкой.

Те, кто уезжал из этого здания и забирал всё с собой, почему-то оставили пульт на месте, ничего на нем не тронули. Может быть, была спешка, и они забыли. Может быть, в грузовиках не хватило места. «А может, – так говорила Таня, – пульт с телефоном специально здесь оставили, на всякий случай. Скорее всего, сюда должен был кто-то позвонить – экипаж космического корабля, с которым пропала связь, но, может, они еще найдутся, и позвонят сюда, они ведь именно этот номер знают».

– Но ведь тут обычно никого не бывает, кроме нас – говорил Андрей.