Узник из камеры напротив приблизился к решетке и опять выкрикнул свое «Ингви — гнида!».

— Тролль не спит,— подал голос Хеймдалль.— Слышу я его мысли, ибо из тех он, кто не может думать, не шевеля губами. Но никак не понять мне их значенья. Харальд, зришь ты необычайное: ас признает свое поражение! И ужас положения нашего в том, что дни, кои проведем мы здесь, черными станут днями для богов и людей.

— Это почему?

— Почти равны сейчас силы богов и великанов, и исход того, что случится с наступлением Времени, висит буквально на волоске. Если опоздаем мы на поле сраженья, то, без сомнения, будем разбиты. Великаны числом нас задавят. И в такое-то время я сижу здесь — в проклятой этой темнице,— и пропадает чудесное мое искусство видеть и слышать все, что творится вокруг! Я сижу здесь, а Гьяллархорн, ревущая труба, что созовет богов и героев на битву, осталась в доме Сверра!

Ши спросил:

— А почему бы асам первыми не напасть на великанов, пока те не успели подготовиться? Ведь известно, что война так и так будет?

Хеймдалль уставился на него изумленным взором:

— И верно, не знаешь ты Закона Девяти Миров, Харальд. Мы, асы, права не имеем нападать на великанов все вместе до прихода Времени. Люди и боги живут по закону — лишь великанам, увы, закон не писан.

Нахмурив лоб, он принялся быстро расхаживать взад и вперед. Ши заметил, что даже в такой момент Вечно Бодрствующий не забывал помещать одну ступню строго на одной линии с другой, дабы наглядней проявлялась знаменитая легкость его поступи.

— Вас, конечно, будет здорово не хватать,— подал голос Ши.— Но разве нельзя ну там в разведку кого послать, чтобы засечь, когда соберутся великаны, или...— закончил он, запнувшись при виде вспыхнувших вдруг глаз Хеймдалля,— или еще чего?

— Рассуждения смертного! Эх! — Хеймдалль горько хохотнул.— Разведку, говоришь? Туда послать, сюда послать... Слушай же, Харальд-Репка, Харальд-дурачок! Из всех асов лишь Фрейр способен устоять перед Суртом с оружием в руках. Но так уж устроены наши миры, и никто не в силах переделать их, что опасаться должен он другого великаньего рода. Против инеистых великанов бессилен Фрейр. Только лишь я, я и меч мой Голова способны их одолеть. И если не будет меня там, дабы стать во главе войска, что противостоять будет инеистым великанам, жить нам осталось куда меньше, чем на роду предначертано.

— Прошу прощения... сэр,— пролепетал Ши.

— Да ладно. Не бери в голову. Давай сыграем-ка лучше в вопросы и ответы, как в тот раз, помнишь? Скудны и печальны мысли, рождаемые томительной тишиной!

Несколько часов они убили, бомбардируя друг друга вопросами о мирах, которые каждый из них представлял. Впрочем, за временем в этом зловещем заведении можно было следить разве что по наступлению часа кормежки и периодическим «Ингви — гнида!» из соседней камеры. Где-то после восьмого такого вопля Стегг очнулся от дремоты, куда-то сходил и вернулся со стопкой мисок. Миски он расставил перед дверями камер в коридоре. В каждой имелась ложка; предполагалось, что узники должны есть через решетку. Ставя миску перед камерой Ши, он величественно заметил:

— Король смотреть, как подданные кушать!

То, что он туда навалил, представляло собой нечто вроде овсянки с крохотными кусочками рыбы, довольно кислой на вкус. Ши не в чем было обвинить своих товарищей по несчастью, когда они разразились громкими жалобами на качество и количество пищи, на которые Стегг, надо сказать, не обратил ни малейшего внимания. Он безмятежно клевал носом на своей табуретке, пока арестанты не умолкли, а потом собрал миски и куда-то унес.

Когда дверь распахнулась в следующий раз, на пороге стоял уже не Стегг, а какой-то другой тролль. В неверном свете факелов обнаружилось, что данный экземпляр, если можно так выразиться в подобной ситуации, явно проигрывал в красоте своих черт сменщику. Если у того нос представлял собой обыкновенную равноправную часть лица, у этого, наоборот, казалось, что именно нос и является основной деталью, к которой приделана вся остальная жутковатая рожа,— торчал он на добрых восемнадцать дюймов. Двигался новый тюремщик проворно, как-то по-кошачьи. Узники, которые в смену Стегга шумели и галдели почем зря, теперь попритихли.

Он напористо ворвался в камеру.

— Новенькие? — рявкнул он.— Я — Сногг. Ваша вести себя хорошо — никто вашу не трогать. Вести себя плохо — сразу вж-жик!

Он чиркнул себя пальцем по горлу, дабы продемонстрировать, как будет выглядеть в случае чего этот самый «вж-жик», и, развернувшись к ним спиной, направился вдоль коридора, подозрительно заглядывая в каждую камеру.

Ши ни разу в жизни не приходилось спать на голом каменном полу. Поэтому он был крайне удивлен, когда по прошествии неопределенного промежутка времени проснулся и обнаружил, что это ему удалось — с теми, правда, последствиями, что он весь окоченел и едва мог пошевелиться.

Потягиваясь, он поднялся на ноги.

— Долго я спал? — поинтересовался он у Хеймдалля.

— Не могу сказать. Собрат наш по несчастью, который недолюбливает некоего Ингви, почему-то прекратил испускать свои вопли.

Длинноносый надзиратель все расхаживал по коридору. Несколько одуревши со сна, Ши никак не мог припомнить его имя, поэтому обратился попросту:

— Эй, ты, с носом! Скоро ли зав...

Тролль обернулся как ужаленный:

— Это как твоя мою называть?! Вонючий червяк! Я... вж-жик!

Он бросился в нишу с искаженной от бешенства рожей, вылетел оттуда с полным ведром воды и выплеснул ее прямо в изумленную физиономию Ши.

— Сын невенчанных родителей! — бушевал тролль.— Моя жарить твою на медленный огонь! Я Сногг! Моя тут владыка! Звать мою как полагается!

Хеймдалль, укрывшись в глубине камеры, беззвучно хохотал.

— Теперь я, по крайней мере, знаю, что делать, если хочется принять душ,— пробурчал Ши.— По-моему, нос у нашего друга Сногга — крайне больное место.