Шрифт:
Ни Василий, ни его шустрый, дотошный братишка, уходя рано утром по заданию ревкома в разведку, ничего не знали о том, что произошло ночью в слободе.
Накануне вечером, после ужина, в притихшей палате Афоня Горобцов по просьбе товарищей читал вслух «Вечера на хуторе близ Диканьки». Раненые, в том числе и безрукий парень Иван Сивачов, слушали чтеца затаив дыхание.
Неожиданно в палату вошла дежурная сестра, сменившая утром Марусю Ткаченко. Высокая, как на ходулях, делая саженные шаги, сестра подошла к Ивану Сивачову и сунула ему в руку вчетверо сложенную бумажку.
Иван развернул листок, долго вертел его в руках и, присев на край койки, попросил Афоню прочитать.
— Ни рожна тут не разберу. Помоги…
— От зазнобы небось? — не скрывая любопытства, осведомился бородач-комбедовец.
— Сам не пойму. От братьев каких-то…
Афоня взял записку, нацарапанную корявым почерком, и начал читать вслух.
«Дорогой Ваня! Твой батя и матушка очень беспокоятся за тебя и велели нам забрать тебя из больницы.
Сегодня в 12 часов ночи будем ждать тебя под окном твоей палаты. Принесем тебе верхнюю одежду. Вылазь к нам из окна.
Твои братья».Сивачов побелел и затрясся, словно его вытащили из проруби.
— Они меня порешат, эти братцы, — прошептал он, выкатив глаза. Он хотел взять из рук Афони записку, но Горобцов быстро сунул ее в книгу.
— Никто тебя не убьет, надо передать эту записку в ревком, — заявил бородач-комбедовец.
— Кто же передаст? — испуганно спросил Сивачов.
— Не беспокойся, я это сделаю, — сказал Афоня Горобцов и, приподняв подушку, показал Сивачову лежавшие под простыней солдатские брюки и гимнастерку, принесенные ему Марусей Ткаченко в подарок от комсомольцев.
— Вот видишь, все тут, а под матрацем австрийские ботинки с обмотками, — не без гордости похвастался Афоня. — К выписке подготовили товарищи, на работу в ревком обещали устроить… На кулаков больше батрачить не буду.
— Записку эту отдашь, сынок, в руки самого председателя товарища Стрижова, — наставлял Афоню раненный в голову председатель комбеда. — Ревком искать тебе не придется, на любом перекрестке встретишь патрулей, они проведут тебя, куда нужно.
В десять часов вечера, когда в палате погасили свет, товарищи помогли Афоне спуститься через окно в палисадник. В центре слободы, как и предсказывал бородач-комбедовец, Афоня встретил ночной патруль, и комсомольцы доставили его без промедления в ревком.
— Вот ты какой? Слышал о тебе. Молодец! — выслушав Афоню, сказал Стрижов.
Он тут же отдал распоряжение устроить у больницы засаду на бандитов.
— Дайте и мне винтовку, я с вами пойду, бандюгам за отца и рану свою отплачу! — сказал Афоня.
— А как у тебя с ногой? — спросил Стрижов.
— Совсем не больно. В больницу я больше не лягу. Товарищ Шорников и Буланова обещали меня к вам ездовым пристроить…
— Справишься ли, лошади у меня бешеные…
Афоня сунул в рот два пальца и, выкатив серые большие глаза, пронзительно свистнул.
От неожиданности Стрижов даже вздрогнул.
— Ну, ты свистишь, как соловей-разбойник…
— А я и есть курский соловей, — Афоня расплылся в довольной улыбке. — Отец мой у графа конюхом работал, а меня с шести лет на жеребят-однолеток сажали, для верховой езды коней готовили.
— Ну, раз так, то придется тебя взять ездовым, — согласился Стрижов, похлопывая Афоню по плечу. — А уж с бандитами наши товарищи как-нибудь без тебя разделаются…
В половине двенадцатого ночи пять комсомольцев спрятались в палисаднике под окнами больницы в густых кустах акации.
В палате, где лежал Иван Сивачов, чуть светилась дежурная лампа.
Ровно в полночь через калитку в палисадник, осторожно ступая, вошли два здоровенных парня. Один из них влез на фундамент и три раза тихо стукнул пальцем по стеклу.
Стоявший на земле бандит был сразу схвачен и обезоружен. Второй, спрыгнув с фундамента, бросился бежать. Раздалось несколько выстрелов, и он упал убитый.
В больнице поднялся переполох. Окна озарились ярким светом. Узнав от дежуркой сестры о случившемся, главный врач хирург Османовский вбежал в палату. Увидев бившегося ка полу в истерическом припадке Ивана Сивачова и столпившихся около него больных, доктор приказал положить больного на постель и быстрой походкой вернулся к себе в кабинет. Из кабинета он пришел с мензуркой в руках, наполненной до краев какой-то коричневой жидкостью.
— Успокойся, голубчик, — склонившись над всхлипывающим Иваном Сивачовым, — сказал он. — На, выпей валерианочки… Все пройдет…
Сивачов выпил содержимое мензурки, вытер с лица слезы и, укрывшись с головой одеялом, затих.
Утром, заступив на дежурство, Маруся Ткаченко откинула с головы Ивана Сивачова одеяло — он был мертв. Узнав от больных о ночном происшествии, она тут же побежала в ревком.
По подозрению в умышленном отравлении подследственного бандита Ивана Сивачова главный врач больницы Османовский был тут же арестован.