Вальтер Шелленберг прекрасно осознавал, что если его не встречают с оркестром, то это не значит, что никто не следит за его безопасностью, — едва ступив на перрон, он профессиональным взглядом тотчас выделил из толпы с десяток переодетых агентов СД. Но в действительности их должно быть значительно больше. А потому достаточно было поднять палец, чтобы не только остановить этого неповоротливого нахала, но и примерно наказать его.

Через минуту он потерял интерес к наглецу — не тот случай, чтобы включать аппарат подавления. Протянув руку, поздоровался с начальником разведшколы.

— Не ожидали? — улыбнувшись, спросил Шелленберг.

— Мы вас всегда ждем, господин бригадефюрер, — отчеканил Краузе.

В действительности Шелленберг сообщил о своем прибытии за два часа до прихода поезда, понимая, какой переполох вызовет его появление во всех разведшколах города.

Это было его третье посещение Риги. В первые два он объявился так же неожиданно. Бургомистр, перепугавшись, перекрыл улицы вокруг вокзала, сорвав график движения поездов, за что впоследствии получил служебное взыскание. А потому Шелленберг решил действовать на этот раз более осмотрительно.

— Не сомневаюсь.

Единственное, что отличало бригадефюрера от прочих пассажиров, так это наличие автомобиля, который подогнали едва ли не к самому вагону.

Забежав вперед, Краузе расторопно распахнул дверь, и Шелленберг, поблагодарив его едва заметным кивком, уселся на заднем кресле сразу за водителем, одетым в полевую форму ротенфюрера. Начальник школы сел рядом с Шелленбергом, для денщика место нашлось в другой машине, приехавшей следом.

Ротенфюрер, лихо развернувшись, выехал с вокзала.

Некоторое время Шелленберг смотрел в окно, вспоминая свой прежний визит сюда. За прошедший год город заметно потускнел (хотя чего, собственно, ему расцветать!). Многие дома лежали в руинах — результат авиационных налетов. Да, война некрасивая штука!

Краузе не смел прерывать затянувшегося молчания и тупо пялился в стриженый затылок водителя.

— Ваша разведшкола у нас на хорошем счету, — наконец заговорил Шелленберг, впившись в Краузе своим знаменитым пронзительным взглядом.

К его взгляду надо было привыкнуть и осознать, что ничего страшного не происходит, и за столь необычной внимательностью прячется исключительно профессиональный интерес.

— Мы стараемся, господин бригадефюрер.

— Мы полагаем, что так будет и впредь! — с нажимом сказал Шелленберг. — Работе «Предприятия „Цеппелин“ на самом верху, — он многозначительно поднял взгляд к потолку, — придается огромное значение. Важную роль в успешных результатах играют хорошо подготовленные кадры. Мы особенно ценим, что в вашей разведшколе их умеют готовить. Только за последние три месяца выпускниками вашей школы было взорвано два завода под Горьким. Заводы эти имели важное оборонное значение. — Шелленберг помолчал, словно подводя черту сказанному, а потом неожиданно спросил: — Вы не позабыли наш прошлый разговор?

— Как же можно, господин бригадефюрер. Вы просили подобрать двух толковых активистов для особо важных заданий.

— Вы их нашли?

— Да, сейчас они как раз проходят подготовку в нашем центре.

— Что вы можете сказать о них?

— Один из них родился в провинции, но сумел закончить Академию Генерального штаба, капитан. Добровольно перешел на нашу сторону. У него имеются родственники во Франции.

— Вы это проверяли?

— Разумеется. В Париже живет его родной дядя. В свое время он служил в армии Врангеля. Некоторое время проживал в Турции, а потом перебрался в Париж.

— Кто его отец?

— Он принял сторону большевиков, в царское же время был унтер-офицером. При большевиках дослужился до командира дивизии. Скончался незадолго до начала войны. Если судить по рассказам капитана, то отец до конца своих дней так и не принял всецело сторону большевиков.

— Кто второй?

— Второй попроще. По национальности — обрусевший финн. Закончил танковое военное училище. Служил в Ростове. В начале войны попал в окружение, потом перешел на нашу сторону. Работал преподавателем в Варшавской разведшколе, три раза забрасывался в глубокий тыл к русским. Говорит, что сам он из семьи так называемых «кулаков». Вся его большая семья была репрессирована в тридцать седьмом году. В живых остался только он.

— Это не может быть какой-нибудь оперативной разработкой русских? Или, предположим, двойной игрой? В последнее время они в этом очень сильно преуспели.

Краузе отрицательно покачал головой:

— Исключено! Мы проверили латыша через наших агентов. Действительно, его семья была репрессирована и выслана. Сам он воспитывался в детском доме, так что у него есть веские основания, чтобы не любить большевиков. И их режим.

— Очень хорошо.

— Господин бригадефюрер, только я прошу вас не удивляться их суждениям. Они могут резко высказываться не только в адрес режима большевиков, но и прямо выступать против нового порядка. Это надо понимать… Я ведь прибалтийский немец, с детства живу среди русских и давно усвоил, что подобное поведение — их национальная черта.