А сам подумал: «Пусть скажут спасибо, что я позволил этому гринго, бродяге, призраку, войти в дом. Да он жив до сих пор только потому, что ему сильно везло на этой земле. Экая важная особа! Едва появившись, попросил воды для туалета. И даже вымыл ноги во дворе, у всех на виду, будто не мог сделать это потом, незаметно…»

Хуан Печо следил за всеми манипуляциями турка, сидя в сарае, видел он и его полотенце в красную полоску, которым иноземец вытирался, умывшись при последних лучах солнца.

Когда мясо было готово, гаучо и домочадцы уселись за стол, а в углу устроился турок, скрестив под собой чистые, костлявые, печальные ноги. (Печальные ноги? Что ж. когда лицо обязано улыбаться по профессиональной привычке, должна же печаль найти себе где-нибудь прибежище!)

Вдыхая запах мяса, жаренного на решетке, иноземец в очередной раз убедил себя, что кочевая жизнь ему нравится, в памяти всплыло его собственное имя – Али бен Салем, он с новой силой воспылал любовью к родителям и родине, мысленно перебрал свои менее отчетливые достоинства и восстановил основные черты биографии.

Блаженная усталость разлилась по ногам и пояснице, и турок, несколько идеализируя ситуацию, подумал, что попал в неплохую компанию.

Во главе стола сидел Хуан Печо. Все поглядывали на бродягу и размышляли, можно ли надеяться на то, что и завтра в доме сохранится мир и порядок. Домочадцы орудовали вилками, стараясь подчеркнуть это свое превосходство, ведь у иноземца был только нож и он отрезал куски мяса в опасной близости от губ. Дети Флорисбелы не спускали глаз с движущихся челюстей турка.

После ужина минут на пять воцарилась тишина – Хуан Печо не желал выдавать своего нетерпения. Наконец он вымолвил:

– Будем смотреть.

Дети мигом сбегали за пеонами, и вскоре вокруг сокровищ торговца собралось все маленькое общество, включая старого отца Флорисбелы и самого Печо, – они возвышались над столом неподвижные и суровые, как сама пампа.

На столе в маленьких картонных коробочках доверчиво блестел позолоченный металл (броши, браслеты, серьги, амулеты), и столь же доверчиво сияла улыбка на губах Али бен Салема. Каменная сосредоточенность зрителей отступила перед обыкновенным человеческим любопытством, собравшиеся обменялись взглядами.

Мишурный блеск, как сладкий яд, вливался в зрителей, и души тоже покрывались позолотой. Справа и слева от коробочек располагались всевозможные предметы туалета, галантерея, парфюмерия – яркие свежие краски, нечаянный весенний праздник…

– Можете потрогать, – предложил турок.

И сразу же к предметам потянулись коричневые крестьянские руки – словно карпы, кинувшиеся к брошенному в воду кусочку хлеба.

Хуан Печо пока не сказал ни слова, хотя все то и дело бросали на него быстрые взгляды.

Клочковатая борода, обрамлявшая лицо гаучо, казалась сейчас еще более небрежной и независимой, чем обычно, тем не менее он открыл коробку с безопасной бритвой и в полной тишине начал изучать инструмент. Ему пришло в голову, что, когда он отправится в ближайшее воскресенье к своей невесте Эстер Льянос, неплохо быть тщательно выбритым.

– Сколько стоит бритва?

– Всего три маленьких пиастра. Кожа после нее – просто шелковая.

– Три пиастра? Даю один пиастр, – сказал Печо суровым тоном.

Сладким голосом турок заворковал: «Нет, я не могу, не могу, не могу», по его лицу бегали десятки разных улыбок, наконец исчезла последняя, и иноземец почувствовал, что средства воздействия иссякли, – по крайней мере, его волосатая грудь, проглядывавшая сквозь распахнутую рубашку, не добавляла ему привлекательности.

Пристально разглядывая бритву, гаучо размышлял: «Три пиастра… Цена целого барана вместе с шерстью, а тут всего лишь кусок блестящего металла!»

Тем временем Флорисбела, старик, пеоны – все делали покупки, и в ровном свете лампы поблескивали серебряные монеты, переходившие из кармана в карман.

Немой гнев Хуана Печо, казалось, отравляет сам воздух.

Пеоны вышли из большой комнаты. Вытянувшись на своем убогом ложе, каждый прислушивался, ожидая исхода событий.

Туроку паковал все товары, кроме бритвы, – он чувствовал, что инструмент удастся сбыть с рук, слишком сильным было желание гаучо.

Старик, женщина, дети – все застыли в гробовом молчании.

– Что вы тут глазеете на меня?! – взорвался хозяин.

Шум отодвигаемых стульев. Лица сменились спинами, домочадцы один за другим вышли в распахнутую дверь и скрылись в черной ночи.