Преступления, равно как и женщины, теперь большей частью остались позади. В свои шестьдесят шесть Лонни смирился с тем, что угасание либидо к лучшему: это позволяло держаться подальше от неприятностей и сосредоточиться на другом. Он мечтал купить небольшое рыболовное судно, хотя накопить на него из своих скудных заработков определенно не смог бы. Но повинуясь своей авантюрной натуре и привычкам, он тем не менее часто подумывал о том, чтобы провернуть одно последнее, крупное дело с наркотиками – разыграть, так сказать, эффектный финал, огрести большие деньги и удалиться на покой.

Однако его пугала тюрьма. Если в столь преклонном возрасте накроют с суммой, о которой Лонни мечтал, он будет обречен умереть за решеткой. К тому же приходилось признать: прошлые аферы с наркотиками удачными не назовешь.

Нет уж, спасибо. Ему и так хорошо: стоять за барной стойкой, болтать с матросами и проститутками, раздавать хорошо оплачиваемые советы. Каждую ночь в два часа он закрывал бар и шел, не очень трезвый, в свою тесную комнатенку, где ложился на грязную постель и с ностальгией вспоминал дни, проведенные на море: сначала в военно-морских силах, потом на круизных судах, яхтах и даже на танкерах. Когда не имеешь будущего, живешь прошлым. Похоже, Лонни застрял в нем навсегда.

Он никогда не вспоминал Миссисипи и проведенное там детство. Вскоре после отъезда из родных мест Лонни научился моментально выкидывать из головы любую мысль о них. В мозгу словно щелкал переключатель, и кадр полностью менялся без всякого усилия. А спустя десятилетия он убедил себя в том, что и вовсе никогда там не жил. Его жизнь началась в шестнадцать лет, а до того ничего не было. Совсем ничего.

Рано утром на второй день заключения, вскоре после завтрака, состоящего из холодного омлета и еще более холодного белого тоста, Букера Систранка вызвали из камеры и без охраны повели в кабинет старшего шерифа. Сопровождающий, помощник шерифа, остался ждать за дверью, а ему велели войти. Оззи тепло поприветствовал Систранка и спросил, не хочет ли он кофе. Он хотел. Оззи также предложил ему свежеиспеченные пончики, и Систранк сразу набросился на них.

– Если захотите, сможете выйти отсюда через два часа, – сообщил Оззи.

Систранк слушал молча.

– Все, что от вас требуется, это явиться в суд, извиниться перед судьей Этли, и еще до ленча вы будете в Мемфисе.

– Да мне и здесь нравится, – усмехнулся Систранк с набитым ртом.

– Нет, Букер, вот что вам действительно понравится. – Оззи подтолкнул ему через стол мемфисскую газету.

На первой полосе под сгибом красовались фотографии под общим заголовком «Федеральный суд отклонил прошение Систранка о передаче его дела в вышестоящую инстанцию другого штата; он остается за решеткой в Клэнтоне». Систранк медленно прочел, дожевывая второй пончик. Оззи заметил пробежавшую по его лицу ухмылку.

– Новый день – новые заголовки, да, Букер? Вы этого добивались?

– Я борюсь за свою клиентку, шериф. Добро против зла. Удивлен, что вы этого не понимаете.

– Я все понимаю, Букер, тем более здесь нет никакого секрета. Вы не желаете вести это дело перед судьей Этли. Точка. Вы упорно провоцировали его, и ему надоели вы и ваша глупость. Теперь ваше имя у него в черном списке, и его оттуда уже не вымарать.

– Какие проблемы, шериф? Я перенесу дело в федеральный суд.

– Не сомневаюсь, что вы можете состряпать чушь для федерального суда насчет нарушения гражданских прав. Но это не прокатит. Я разговаривал с несколькими адвокатами, которые работают в федеральных судах, и все они сходятся во мнении, что вы – дерьмо собачье. Слушайте, Букер, вы не сможете запугать здешних судей так, как делаете у себя в Мемфисе. У нас здесь, в Северном департаменте, трое федеральных судей. Один из них – бывший главный судья, как и Этли. Другой – бывший окружной прокурор, а третий раньше был государственным обвинителем. Все трое – белые. И очень консервативные. Неужели вы думаете, что сможете предстать перед ними, начать нести свои расистские бредни и кто-нибудь на это купится? Дурак вы.

– А вы – не юрист, господин шериф. Тем не менее благодарю за юридическую консультацию. Я забуду все, что вы сказали, еще не дойдя до камеры.

Привалившись к спинке кресла, Оззи закинул ноги в шикарных, начищенных до блеска ковбойских сапогах на стол, разочарованно посмотрел в потолок.

– Вы хоть понимаете, Букер, что своим поведением внушаете белым неприязнь к Летти Лэнг?

– Она черная. Они испытывали к ней неприязнь задолго до того, как я сюда приехал.

– А вот в этом вы ошибаетесь. Я дважды был избран в округе на свою должность белыми. Большинство из них порядочные люди. И они относились к Летти беспристрастно, во всяком случае, до тех пор, пока вы здесь не объявились. А теперь дело приобрело другой оборот: черные против белых, и перевес не на нашей стороне. Вы идиот, вам это известно, Букер? Уж не знаю, как вы ведете дела у себя в Мемфисе, но здесь это не пройдет.

– Спасибо за кофе и пончики. Я могу идти?

– Да, пожалуйста.

Систранк встал и направился к выходу, но, дойдя до двери, остановился:

– Не уверен, что ваша тюрьма соответствует требованиям федерального закона.

– А вы привлеките меня к суду.

– Слишком много нарушений.

– И может стать еще хуже.

Порция пришла еще до полудня. Пока Джейк заканчивал долгий телефонный разговор, она болтала с Рокси, потом поднялась к нему в кабинет. Глаза у нее покраснели, руки дрожали, и вид был такой, будто девушка не спала неделю. Они перекинулись несколькими словами о состоявшемся накануне ужине в доме Джейка, после чего он наконец спросил напрямик:

– Что случилось?

Закрыв глаза и потерев лоб, Порция приступила к рассказу:

– Мы не спали всю ночь, ссорились до утра. Симеон пил, не то что по-черному, но достаточно, чтобы взвинтить себя. Мы с мамой заявили, что от Систранка надо избавляться. Ему это, разумеется, не понравилось, вот и разгорелась ссора. Представляете, полный дом народу, а мы сцепились, как кучка идиотов. В конце концов он ушел, и больше мы его не видели. Это плохая новость. Хорошая: мама согласилась подписать что угодно, лишь бы избавиться от мемфисских адвокатов.