— Я бы вам, Дмитрий Савельевич, хотел сказать, что в нашем ведомстве не станут огорчаться, если у него даже совсем пропадет память. Как и у остальных шестерых, что лежат в соседних палатах. Лишь бы живы остались.

— Понимаю. Ну, это, знаете ли, как получится, — неопределенно пожал плечами врач. Дмитрий Ветлугин не любил, когда начальство навязывало ему свою волю. Но это был как раз тот случай, когда нужно встать навытяжку, выставив грудь колесом, и браво проорать: «Будет сделано!»

Круглолицый визитер ушел не попрощавшись.

— Лиза! — громко позвал Ветлугин.

На голос врача в палату вошла крупная полная женщина лет тридцати. Высокая и крепко сбитая, она была похожа на прототип советских скульптурных спортсменок, все еще красующихся в провинциальных городских скверах. Из-под тонкой ткани белого халата огромными шарами выпирали два гигантских холма. На могучих бедрах халат так плотно натянулся, что грозил лопнуть. Даже не притронувшись к ней, можно было бы смело утверждать, что баба она мягкая и теплая, как мешок гагачьего пуха. Единственное, что портило ее, так это взгляд: пытливый и изучающий — такие глаза бывают у вертухаев, стоящих на караульных вышках. Видно, в тюремных стенах даже аппетитная медсестра мнит себя строгим надзирателем.

— Да, Дмитрий Савельевич, — произнесла женщина.

Голос у нее оказался очень мягкий, что опять не увязывалось с ее металлическим взором. Наверняка у домашнего очага она была и покладистой женой, без разговоров исполнявшей все прихоти мужа, и заботливой сердобольной мамашей. Но сейчас ее взору больше подошел бы автомат Калашникова и кирзовые сапоги, чем хрупкий шприц и домашние шлепанцы.

— Видите этого больного? — показал Ветлугин на человека, лежащего без движения на койке.

— Вижу, Дмитрий Савельевич.

— Как только он очнется, сделайте ему инъекцию. Вот ампула. Я думаю, вас не нужно предупреждать, что вы не должны отвечать ни на какие его вопросы.

— Разумеется, Дмитрий Савельевич. Как долго я должна находиться с ним?

Ветлугин удивленно посмотрел на женщину.

— Прежде вы не задавали подобных вопросов. Сколько потребуется, Лизавета Васильевна, — холоднее обычного произнес Ветлугин.

…Некоторое время Варяг прислушивался к доносившимся откуда-то издалека звукам. Смотрящий долго не мог понять, что это: собачий лай или чей-то плач? Наконец он сумел разлепить глаза и прямо над собой увидел белую простыню. Странно, почему она вся в трещинах? А еще через секунду догадался — потолок!

Тогда где же он — в комнате или в склепе?

Владислав ощущал невероятную слабость — не было возможности даже пошевелиться. Руки и ноги отказывались слушаться, словно принадлежали кому-то другому. Наконец, скосив глаза, он обнаружил источник шума: высокий худой мужчина в белом халате, очень нескладный, что-то строго выговаривал полной женщине. Помещение очень напоминало больничную палату. А может быть, даже морг. Нет, на морг не похоже. Мужчина в белом халате произнес пару резких фраз и удалился.

— Где я? — как можно громче произнес Владислав.

Но женщина продолжала заниматься своими делами.

— Ответьте, где я? — что есть силы выкрикнул Варяг.

Женщина взяла со стола книгу и принялась переворачивать страницы. Варяг вдруг осознал, что она ничего не слышит. И его крики для нее звучат не громче, чем писк раздавленного таракана под ногой у слона.

Варяг напрягся изо всех сил и попытался пошевелиться, но тут же почувствовал, как руки и ноги пронзили тысячи игл, а затем болезненная судорога пробежала по всему телу, вырвав из его горла слабый стон.

— Вы уже очнулись, заключенный? — казенно поинтересовалась женщина. — Вам не стоит поворачиваться, каждое движение будет причинять вам адскую боль. Потерпите, я вам сейчас помогу. Давайте вашу руку. Вот так…

Пальцы у женщины были мягкими и прохладными. Они весело пробежали по его коже, умело отыскали вену, а в следующую секунду он почувствовал укол, а затем новая, еще более невероятная боль опрокинула его в беспамятство.

Варяг не помнил, сколько пролежал, но всякий раз, когда он просыпался, видел перед собой одну и ту же картину: белый потолок в трещинах и сидящую рядом полногрудую женщину. Потом ощущал невероятную боль во всем теле и вновь проваливался в неизвестность.

Иногда до него доносился мужской голос и обрывки разговора:

— Как он?

— Все так же, Дмитрий Савельевич. Без изменений.

Варяг хотел подняться на мужской голос, продраться сквозь вязкий туман, сквозь пелену беспамятства: когда же прекратятся его мучения? Но сил у него хватало только на то, чтобы, с трудом разлепив веки, вприщур взглянуть вокруг себя, увидеть бесформенные пятна, ничего не понять и снова впасть в долгую и тяжелую прострацию.