– Как?! – вспыхнула Алиса Васильевна, но тотчас, осознав свое щекотливое положение, опомнилась и начала вспоминать. – У него было светло-бежевое суконное пальто. С черным бархатным воротником. Он был во фраке и белых брюках. Ах, боже мой!

– Что-то еще, Алисочка? – Пороховицкий нежно погладил пальцами ручку Гусыниной.

Обер-полицмейстер, теперь уже окончательно пришедший в себя от неожиданно обрушившейся на него истерики Алисы Васильевны, превратился наконец вновь в уверенного в себе руководителя полицейского ведомства.

– Да, но это все пустяки по сравнению… – Княгиня не договорила. Голос ее вновь подавили рыдания. – По сравнению с тем, какие нравственные страдания я испытываю. Ах, Петр, если бы ты знал, как все это ужасно! Я уже не молода, и сам знаешь, какое у меня доверчивое и мягкое сердце.

Гусынина упала обер-полицмейстеру на грудь. Не сдерживаясь, она предалась горчайшим рыданиям.

– Ну полноте, полноте.

Пороховицкий, растроганный таким проявлением чувств бывшей возлюбленной, гладил ее по спине, обнаруживая при этом, что прикосновение к ее обнаженным плечам по-прежнему способно вызвать в нем прежние чувства к этой женщине.

– Он обесчестил меня! Петя! – простонала, не отрывая лица от груди Пороховицкого, княгиня. – Это все так ужасно!

Часы на стене пробили ровно час.

Пороховицкий как бы очнулся. Свидание затянулось.

Алиса Васильевна, почувствовав, что полковник беспокойно заерзал на кушетке, отстранилась от него.

– Ты понимаешь теперь, почему я должна была видеть именно тебя в столь трудный для меня час, Петр? Это не только потому, что ты теперь обер-полицмейстер.

Княгиня поднялась, провожая Пороховицкого до передней.

Петр Лазаревич шел вполоборота к Гусыниной, не разворачиваясь, боясь вызвать в ней очередную волну расстроенных чувств. У дверей он остановился.

– Я не спросил. Он украл у тебя что-нибудь? – не отвечая на ее последний вопрос, произнес обер-полицмейстер.

– Ах да, – растерянно заговорила Гусынина. – Я и забыла. Да. Да… Бездну всего. Золотые украшения. Статуэтки, которые привозил еще… – Алиса Васильевна запнулась. – Которые привозил еще из Европы мой покойный муж. Но это все безделицы.

– И все же. – Пороховицкий взялся за ручку двери. – Я пришлю тебе пристава. Пусть опишут украденное. И ни о чем не беспокойся. Я проведу это дело как квартирную кражу. Тебе не придется волноваться.

Обер-полицмейстер повернулся к Алисе Васильевне, чтобы поцеловать ее ручку. Взгляд его невольно задержался на глубокой ложбинке, заманчиво выставленной в декольтированном вырезе княгининого платья.

– Я найду его. Обещаю тебе. – Пороховицкий поцеловал маленькую украшенную многочисленными кольцами и браслетами ручку и вышел.

Кучер, ждавший Пороховицкого у подъезда особняка Гусыниной, дремал на козлах.

Еще утром, отправляясь в канцелярию, Пороховицкий с тоской думал о том, что дела его решительно встали в тупик. Ситуация разрешилась сама собой. Неожиданная просьба княгини зайти к ней, переданная Петру Лазаревичу рано поутру через служанку, обернулась совершенно неожиданным ракурсом. Пороховицкий, словно проснувшись от долгого сна, энергично сошел по ступеням вниз. План созрел сам собой. Обер-полицмейстер твердо знал, что теперь следует делать.

– Куды? – испуганно встрепенулся Еремей, разбуженный Петром Лазаревичем, садящимся в коляску.

– К Игнатьевым. На Басманную. Гони, только быстрее, – скомандовал Пороховицкий. – Стегни-ка Казбека, а то, ишь, иноходью опять пойдет. А у внучков-то твоих когда именины, Еремей?

– Это у коего? У меня их восьмеро. Внучков-то, – удивленный словоохотливостью начальника, радостно предался приятным мыслям Еремей.

– Да неважно, – нетерпеливо перебил полковник разговорившегося кучера. – Всем леденцов по кулю купишь. Червонец тебе к жалованью прибавлю в этот месяц.

– Ох, благодетель! Не забудет вам бог.

Еремей взмахнул кнутом и с оттяжкой щелкнул по крупу рыжего пристяжного.

Через четверть часа лошади обер-полицмейстера остановились у подъезда особняка генерала Игнатьева, знакомого Пороховицкому еще со времен юнкерского училища. У генерала в гувернантках для младшего сына служила одна препрелестнейшая особа, к которой и направлялся сейчас Пороховицкий. Не застав ни генерала, ни его жены дома, обер-полицмейстер прямиком направился во флигель для прислуги, где Варваре Алексеевне были выделены две комнаты.