– Не пригласите меня в ваше милое общество?

– Садись, Лиза. – Капитолина приветливо кивнула сестре. – Кеша рассказывал нам тут о волчьей разводке.

– Что это такое?

Элегантным движением поправив платье, Лиза опустилась на диван и картинно сложила руки на коленях. Евстафий остался стоять рядом с ней, с удовольствием взирая на девушку сверху вниз.

Крестовому пришлось еще раз озвучить душещипательную историю о бесславном конце многих сторожевых псов, а Лиза, слушая его с повышенным вниманием, сосредоточенно кивала.

– Я согласна, – сказала она, когда Кеша замолчал и вновь занял прежнее место на стуле.

– Согласна на что?

– Исполнить для вас роль волчицы. Кто еще идет на дело?

Крестовый с опаской покосился на Капитолину, словно ожидал решения именно от нее. Кеше уже приходилось работать с Лизой, но каждый раз на это требовалось соизволение старшей из сестер. Все знали, что Капитолина оберегает Лизу, как свою дочь. Хотя разница в возрасте между сестрами Вайсман была всего восемь лет.

Капитолина чуть склонила голову в знак согласия, и Крестовый снова обернулся к Лизе.

– Я собирался взять с собой Евстафия и Капу. Но если ты хочешь заменить сестру, я ничего не имею против.

– Да, хочу! – решительно произнесла Лиза.

Евстафий зарделся еще больше. Работать с такой девушкой, как Елизавета Вайсман, было для него пределом мечтаний. Это тебе не марухи какие-нибудь. И не кокотки. Положение Лизы и ее внешность…

– Добро, – подвел черту Крестовый, и тут же подхватил со спинки стула длиннополое пальто.

– Ты уже уходишь? – попыталась задержать его Капитолина.

– Да, у меня еще дела. Увидимся завтра.

– Знаю я твои дела, Кеша, – старшая Вайсман лукаво улыбнулась.

Крестовый на это ничего не ответил. Глубоко сунув руки в карманы, он лишь невыразительно пожал плечами и покинул Розовую гостиную.

Красный фонарь, вывешенный у подъезда невзрачного флигелька на Сухаревке, красноречиво извещал москвичей о назначении данного заведения. В этих местах каждая собака знала публичный дом известной некогда на всю Москву марухи Федотьи Бобрыкиной.

В лучшие свои годы Федотья вполне могла соперничать с первыми красавицами Москвы. А ее муж Тимьян, отъявленный уркаган, ценил ее больше жизни и услаждал всевозможными подношениями. Федотья не нуждалась ни в чем. Бриллиантов и золота у нее было столько, сколько иной сухаревский урка и за всю жизнь не видывал. Так продолжалось до того момента, когда душегуба Тимьяна отправили на сибирскую каторгу, где он и нашел свой последний приют.

Федотья осталась одна. Денег, накопленных за жизнь с Тимьяном, хватило лишь на то, чтобы купить небольшой дом, в котором она и поселилась. А так как Бобрыкина в силу обстоятельств ничему, кроме как обходиться с мужчинами, за всю свою жизнь не научилась, то и род ее занятий был заранее предрешен. Во флигеле открылся публичный дом, о котором знали поначалу только сухаревские бродяги да бандиты.

Но с годами дом Бобрыкиной приобрел славу изысканного борделя. Причем флигель по-прежнему привлекал сухаревскую рвань, а «господа почище» ходили прямо в дом к Федотье. Мало кто знал о том, что именно находится во втором этаже ее дома. Но те, кто знали, умели ценить гостеприимный хозяйкин очаг. Бог весть, где Бобрыкина собирала лучших проституток со всей Москвы. К ней ходили не только уркаганы, но и знатные господа. Последние, как правило, являлись только под покровом ночи, когда ни одна живая душа не смогла бы распознать в господине в неприметном темном пальто какого-нибудь высокопоставленного чиновника. Но был у Федотьи один особый клиент, к которому состарившаяся маруха особенно благоволила. Арсений, в отличие от сереньких толстосумов-чинуш, всегда являлся в дом Бобрыкиной шумно, на тройке, извещая о своем приезде всю округу.

Мартынов, по обыкновению своему, был облачен в щегольское полупальто, наброшенное поверх черной шелковой рубахи.

– Здравствуй, Арсеньюшка. – Хозяйка сама вышла встречать дорогого гостя.

Первый этаж дома пустовал. Везде чисто, прибрано. По всему было видно, что гостя здесь ждали.

– Давненько ты к нам не хаживал. Соскучиться успели по тебе мои девки… Да и я, знаешь ли, вспоминала.

Бобрыкина пыталась скрыть волнение за широкой, не потерявшей еще обворожительного обаяния улыбкой.

– Я тоже рад, Федотья.

Мартынов опустился на широкую оттоманку, поставленную по центру роскошно обставленной гостиной.

– Рад, а редко заходишь, – посетовала она.

– Не сердись, хозяйка, я тебе кое-что принес.

Мартынов жестом подозвал к себе Егора.

Юный рыжеволосый подельник Мартынова тут же поставил перед ним на ковер персидского рисунка небольшой саквояж. Мартынов вынул из кармана крохотный ключик, и через мгновение саквояж был открыт. Взглядам присутствующих предстала чарующая картина. Саквояж был полон драгоценностей.