Итак, социальный миф во всех его проявлениях сегодня актуален для исследователей по нескольким причинам:

– он свидетельствует о существенных изменениях в области познания мира, а также об изменениях требований человека к самому себе как познающему субъекту и к миру, в котором он живет;

– его появление снижает вероятность предсказуемости событий, что не может не внушать тревогу, если речь идет о будущем;

– он изменяет сущность, место и роль рационалистических критериев оценки человеческой деятельности.

Все эти изменения можно было бы стоически принять как очередной естественный виток общественного развития и осознавать их постепенно, если бы они не влияли на судьбу фундаментальных смыслов и ценностей, от которых до сих пор непосредственно зависело будущее человечества. Поскольку миф, охватывая собой привычные рационалистические феномены, делает их другими, можно предположить, что изменяется не только рефлексивный характер отражения этих феноменов; проблемой становится сам принцип возможности их осуществления в мире. Так, если речь идет об общей переоценке рационалистических ценностей в человеческом мире, то не может не вызывать беспокойство ситуация изменения этических критериев оценки человеческой деятельности в целом и в научной сфере в частности.

В результате всплывает основной вопрос, задаваемый сегодня другими словами, но со старым смыслом. Это вопрос о том, насколько наше понимание сущности ситуации способно влиять на состояние самой ситуации? Насколько сознание творит бытие, если оно уже находится на таком уровне, когда творит мир как суррогат бытия? И не является ли творение мира подтверждением невозможности приблизиться к бытию..?

Этот основной вопрос можно сформулировать по-другому: не является ли усиление роли мифа в процессе человеческой жизнедеятельности свидетельством того, что человек постепенно возвращается в исходное неопределенное, полуживотное состояние? И в какой мере знание об этом способно влиять на этот процесс? Несмотря на радикальность этой постановки вопроса, нельзя ведь не согласиться с тем, что «действие со знанием дела» – это не «сама себя воспроизводящая и совершенствующая технология». Должно быть еще что-то – и до сих пор было что-то еще, – что все чаще сегодня воспринимается как неуместное и раздражающее: это моральная самоорганизация субъекта. Но если сопоставить упомянутые выше типы обмена веществ между человеком и природой, получится следующая картина. Первый тип такого обмена полностью зависит от природы и не поддается этическим критериям. Второй, порожденный социальной средой, полностью подпадает под этические критерии. Третий, нанотехнологический, соединяя природное и социальное, соединяет также моральное и имморальное, делает их обоюдное проявление произвольным и малопредсказуемым.

Таким образом, перечисленные выше особенности мифической ситуации свидетельствуют об утрате человеком способности принципиально познавать объективную реальность. Поскольку сам принцип объективной реальности ныне все чаще сводится к принципу вещественности, то традиционные субъект-объектные отношения, имевшие место в эпохи классики и модерна, уже не работают [218] . На место человеческого субъекта начинают претендовать различного рода квази– или псевдосубъекты – такие, как наука – субъект, тело – субъект, природа – субъект и др. «Множественность возможных миров», или монад, превращается во «множественность действительных миров». И принципиальное отличие позиции Лейбница от современной ситуации в том, что мыслитель представлял эту множественность как возможную, то есть существующую на едином основании, а значит, познаваемую субъектом. Действительность же миров означает, что каждый из них – сам себе основание, «сам себе Дух», и связи между ними невозможны.

В такой ситуации отсутствия возможности познаваемости мира исчезает возможность любого предметного опыта, в том числе и морально-этического. Субъект начинает жить в мире, где «все полно демонов» (Фалес), среди непредсказуемости и неопределенности, – и теряет чувство ответственности за происходящее. Традиционные моральные принципы оценки и этические параметры практических результатов научного знания ныне сильно теснятся принципами адаптации, оперативности, (само)организации и желанием получить максимальный результат. Это приводит к появлению феноменов и ситуаций, с которыми общество ранее не сталкивалось, и которые оно не всегда способно сразу же адекватно оценить, но не потому, что они объективно являются новыми, а потому, что их новизна принципиально отличается от традиционных представлений о появлении нового в прошлом. Эти феномены и ситуации появляются в результате такого качественно высокого скачка научно-технического прогресса, который нарушает траекторию преемственности прошлого и будущего и делает возможности настоящего момента близкими к абсолютным. В результате объективность контроля человека за происходящим теряет смысл, в том числе и контроля над собственным морально-этическим состоянием.

Этические критерии, предъявляемые к человеческой деятельности в различное время, в силу своего характера казались несколько завышенными и не вполне адекватными объективной реальности. Но именно в этом и состояла их суть. Классическая и неклассическая эпохи основывались на представлении о возможности общественного и индивидуального развития согласно принципу бытийной иерархии, то есть на основании противоречия между сущим и должным. Этический опыт, распространяясь на сферу «должного», был единственным (хотя и нереальным) способом взаимосвязи настоящего и будущего. Можно сказать, что в классических условиях он выполнял прогностическую функцию, которая сохранилась за ним и в неклассическую эпоху, несмотря на то, что к ней прибавился еще и прогностический опыт марксистской политической экономии.

Эпоха постмодерна перевернула все традиционные представления, в том числе и о времени и пространстве. Принцип иерархии вытесняется принципом абсолютного равенства. Благодаря быстрому развитию высоких технологий и в особенности нанотехнологий, будущее, оставаясь самим собой, стало утрачивать метафизические параметры и все больше представлялось частью реальности. Стремительный прогресс конкретных, фундаментальных, наук демонстрирует реальное слияние настоящего и еще-не-сбывшегося. Это и есть реальность социального мифа, в котором для морального опыта в его традиционном виде – как опыта оценки наличного и сравнения с предполагаемым – места уже не остается. Впрочем, это не значит, что моральный опыт способен сразу обесцениться и мгновенно раствориться в утилитарных свойствах сверхновой человеческой деятельности. Речь сегодня идет лишь о том, насколько возможно и необходимо использование классического и неклассического морально-этического опыта в постсовременных условиях – особенно в научно-исследовательской среде.

На первый взгляд, высокая популярность этики в последние десятилетия должна внушать оптимизм. И в самом деле: в конце XX века заговорили об «этике ответственности» и в связи с этим – о целостном «этическом повороте» в философии; в начале века XXI от теоретического «тела» этической науки стали быстро отпочковываться прикладные области.

Смысл происходящего заключается в том, чтобы провести не только методологическую, но и общую мировоззренческую реформу относительно центральных категорий морально-этического опыта. Сфера этики должна быть очищена от идеалистических представлений и максимально приближена к насущным нуждам индивида и общества. Однако не стоит думать, что все это – последствия разочарования общества в социальных идеалах. Напротив: возрастающий авторитет научной сферы многим вселяет уверенность в том, что идеалы, наконец, становятся реальностью.