Одновременно с «Армане» Бейль тайком вновь занимается драматическими попытками. Он пишет комедию «Слава и горб, или скользкий шаг», но, к сожалению, это произведение не сохранилось. Нет ничего удивительного, что спустя двадцать с лишком лет после первого опыта Бейль вновь обратился к драматургии. Мы читаем в «Анри Брюларе»:

«Единственное, что по прошествии сорока лет я вижу ясно, — это то, что моим идеалом было жить в Париже на четвертом этаже и писать драмы и романы. Бесконечные пошлости и подловатости, сопровождающие проведение пьес на театральные подмостки, удержали меня тогда от писания драмы».

Перед выпуском в свет «Армане» Бейль уезжает. «Армане» выходит в его отсутствие. Он объехал Италию по совершенно новому маршруту, миновав все места, которые напоминали ему молодость. Он поехал по островам, был на Искии, на Эльбе [77] .

На этот раз Бейль предпочитает сидеть на палубе на канатном круге и наблюдать работу матросов. Бриг «Комета» вздрагивает, капитан у штурвала кричит в рупор на берег матросам, чтобы поскорее погружали последние бочки… Через десять минут шлюпка поднята на борт, якорь выбран. Бриг быстро и красиво поворачивается по ветру и, рассекая волны, идет в море. Ветер, горячий и в то же время ласковый, делает с людьми чудеса. Бейль чувствовал, как свежела его кровь.

Почти случайно он сошел на Эльбе. Он объехал все места, напоминавшие пребывание губернатора острова Наполеона Бонапарта. Вот долина Сан-Мартино с ее ярко-зелеными виноградниками, кустарниками, горами, усаженными серой оливковой порослью.

Вот место, где Флори де Шабулон впервые сказал Наполеону, что пора возвращаться во Францию. А вот, наконец, Порто Феррайо. Вот место, откуда вышел бриг «Инконстан» с беглецом Наполеоном. Капри, Неаполь, затем резкий поворот на север — Рим, Флоренция, Болонья, Венеция!

В 1827 году в одиннадцать часов ночи 31 декабря внезапно застучало сердце. Нет никакой возможности этому разумному человеку удержать себя в пределах рассудка. Вот поворот не туда, куда нужно. Вот миланское шоссе и знакомая застава, вот миланская гостиница «Адда» и спокойная уютная комната… Бейль умылся. Вошел слуга, потребовал паспорт. Переодевшись, Бейль пошел по знакомым улицам на площадь Бельджойозо.

Мертвая тишина. Гулко раздаются шаги по пустынным улицам. Площадь кажется огромной. Над плитами мостовой клубится туман. Серый дом с черными пятнами окон и запертыми дверьми кажется мертвым. Как встретить зарю в этом городе, когда ни в одном доме, ни на одном углу не найдешь тех, кто безвозвратно ушел уже из жизни, а все полно их дыханием, — еще ветер не успел смести шаги тех, кого так сильно любило сердце!

Когда Бейль вернулся в гостиницу, его размышления были прерваны: ему приказано явиться в ломбардское правление жандармов его величества, где его паспорт задержан.

Короткий допрос:

— Вы господин Бейль?

— И вы можете дать подписку, что не знаете автора книги «Рим, Неаполь и Флоренция», книги «Pa син и Шекспир», книги «О любви», где вы даете такие непристойные характеристики нашей власти?

Так был встречен новый, 1828 год!

«Вышеназванный Бейль, — гласит рапорт директора полиции Милана на имя правителя Ломбардо-Венецианского королевства, — уехал в ночь того же самого дня, когда получил приказ покинуть Милан. Он отбыл во Францию по Симплонской дороге, не осмеливаясь обратиться к Вашему превосходительству лично с прошением о разрешении остаться в городе». Рапорт заканчивается словами: «Вечером Бейль был в театре «La Scala». Приняты меры к тому, чтобы ни в коем случае не упускать из виду вышеназванного Бейля и вовремя арестовать его в случае, если он снова осмелится появиться на наших границах».

29 января 1828 года Бейль снова в Париже. Он узнает, что «Армане» не имела большого успеха, ее не поняли. Даже Проспер Мериме и тот дал ей фривольное и полукомическое истолкование. Переписка Стендаля и Мериме, касающаяся первого большого романа Стендаля, чрезвычайно интересна по взаимному непониманию людей двух смежных поколений. Стендаль спешил, мистифицируя, подтвердить комические догадки Проспера Мериме. «Этот Октав Маливер или импотент, или человек, страдающий гомосексуальными пристрастиями». Проспер Мериме рассматривает бессилие и колебания воли Октава Маливера как специфическое мужское бессилие. Если Мериме цинично шутил с другом, то в 1928 году Андре Жид повторяет это истолкование Октава уже в порядке серьезно подносимой читателю буржуазной пошлости [78] .

В тяжелом состоянии подавленности проводит Бейль 1828 год. Он развлекается только писанием писем. «Поршерон», «Колине де Гремм», «Эдмонд де Шаранси», «де ла Палис-Ксентрайль-старший», «П. Ф. Пьюф», «Тампет», «Порт», «Шиппе», «Дюверсуа», «Граф Шадевелль», «Ж- Б. Лайа», «Ша-перонье», «Корнишон», «Л. С. Ж. Мартен», «Роберт Бейль», «Шоппе», «3. Жозеф Шаррен» и, наконец, «Шинсилла» и «Вильям Крокодил», — эти подписи поражают чиновников «черных кабинетов» на почте Карла X. Все письма написаны как будто разными людьми, но одним и тем же почерком! Шутливые письма чередуются с письмами трагическими.

Наступило самое мрачное время французской реакции. Католические и иезуитские изуверства достигли небывалых размеров. Выпускается закон о святотатстве, присуждающий к смертной казни за атеизм. Карл X и его министр — иезуит Полиньяк «совещаются… с богородицей» по поводу каждого мероприятия в годы, когда Франция изнывала от голода и безработицы.

В это время лишенный жалованья Бейль просил назначить его на любую должность в королевской библиотеке в Париже и получил отказ. Доведенный до отчаяния, Бейль пишет завещание и прикладывает к виску пистолет. Он видит в зеркале самого себя, сидящего на полу. Гулкий пистолетный выстрел отдается по коридору. Произошла осечка и обморок. Уроненный на пол пистолет выстрелил. Судьба приказывает жить. Что ж, придется покориться! А жить все труднее и труднее…