Прилагаю телеграмму, осведомляющую меня об обнаружении в войсковых частях революционного содержания прокламаций, вложенных в хлеб и булки, приобретенные в солдатских лавках и присылаемые посылками из Петрограда. Интересно знать, что вещают сии прокламации? Уж не провокация ли? […]

9 июня. […] Съездил утром в 13-ю дивизию на Иегельсгоф. Осмотрел 49-й Сиб[ирский] полк [712] . Настроение духа в войсках вообще, к[а]к среди нижних чинов, т[а] к и офицеров, какое-то апатичное, тупое; никакого подъема и воодушевления в наличии не обретается. Удивительно бессмысленное и равнодушное отношение к прилажению на себя противогазовых масок: стоят, как истуканы. Разбрасываемые прокламации призывают, к[а]к мне передавали, солдат к миру — к прекращению взаимоистребления.

Прилагаю циркуляр главнок[омандующ] его от 28 мая № 1920 о возможном уменьшении нестроевого элемента войск[овых] управлений, учреждений, организаций; еще: «основы распознавания и обезвреживания лиц, подозреваемых в шпионстве». […]

16 июня. […]. За столом сегодня рассказывали об оригинальном зрелище, бывшем вчера на Александровской улице: командующий армией гулял и всякого встречного офицера, особенно имевшего при себе «подругу», изловлял и опрашивал его в отношении исправного состояния имевшихся у каждого личных документов! Офицерство, говорят, в паническом ужасе, ч[то]б[ы] не попасться командующему, бежало врассыпную куда попало, «сигали» через решетки парков, через изгороди, самоотверженно преодолевая всевозможные на пути барьеры!.. Дело ли это? Да еще командующего армией! Все это было бы уморительно смешно, когда бы не было так отвратительно грустно. Не видно у нас живой разумной деятельности, ее заменяет механически-полицейское бумажное крохоборство [713] .

Не радует меня и телеграфное сообщение из Ставки Верховного главнок[омандующ] его, что за минувшие сутки Лечицким [714] взято в плен 10 тысяч нижних чинов и 221 офицер с 4 тяжелыми орудиями. […]

17 июня. […] За обедом два моих генерала — начальник штаба Степанов и инспектор артиллерии Федоров, соревнуясь друг с другом, вперегонки тщились доказывать, что главное несчастье России — это слабая дисциплина у нас и недостаточное количество полицейских агентов! Ничему-то наши воеводы не научились, и ничего-то они не забыли!

По последней телеграмме из Ставки, на южном фронте мы будто бы гоним в панике отступающего неприятеля, побросавшего много повозок, имущества и пленных, взят город Коломея [715] , ранен генерал Келлер [716] . Воображаю, каким счастливчиком себя теперь считает этот генерал, как и всякий бы офицер, оказавшийся в его положении: во-первых, не будет больше сражаться, а во-вторых — уж наверное получит соответствующую своему чину награду! Рану же свою или контузию, хоть их и следы простынут, будет всю жизнь смаковать и этим кокетничать! […]

18 июня. […] Вечером беседовал с Долговым, ведущим, как и я, дневник; завтра с утра грянет бой по всему Северному фронту (вероятно, и по Западному), и не с целью идти в наступление, а чтобы только привлечь на себя тевтонов, забрать побольше их в плен и возможно лучше ориентироваться в составе их сил. Затея эта — Куропаткина, и ее не разделяет ни Долгов, ни, по его словам, Радко-Дмитриев. С демонстративной целью завтра с утра выступает из резерва вся 12-я стрелк[овая] дивизия, переходит на левый берег Двины, следует по Баусскому шоссе, а затем к вечеру через остров Дален возвращается обратно на свою теперешнюю стоянку. Движение этой дивизии, рассчитывают, должны заметить немцы с аэропланов или какими-либо другими средствами, и сделать из этого наблюдения соответствующие логические выводы, что мы как будто переходим в решительное наступление! Крови изольется обилие. Каким-то результатом нас благословит Господь — вопрос ближайших дней. Успешные действия на южном фронте влили в нашу военную публику нек[ото]рую бодрость. […]

19 июня. […] За столом мои оба генерала (еще — начальник штаба), нисколько не портя себе аппетита, зубоскалили, нещадно критикуя распоряжения высшего начальства, иллюстрируя на фактах совершающихся событий царящий у нас хаос и полную разладку; очень сильно попадало по адресу главного инспектора артиллерии армии графа Евдокимова [717] , совершенно-де не смыслящего во вверенном ему деле. […]

21 июня. […] На латышские батальоны не знают, как смотреть — наши ли они, или немецкие? Ужасная кругом бестолочь и растяпость. Все толкуют, что рижские немцы нас предают, и ничего против этого не предпринимают, но массу изводят бумаги по пустяковой переписке. И все с надписью «секретно», «весьма секретно», «совершенно секретно». Какое-то идиотское водотолчение! […]

22 июня. Погода славная. Всю почти ночь и с раннего утра сегодня гремят пушки; их рев последнее время стал вызывать у меня anxietaspraecordialis [718] . Задача штабам корпусов дана была свыше: произвести «короткий, но сильный удар» и забрать побольше контрольных пленных. Результаты за истекший день: взято 20 с чем-то пленных немцев, около 200 чел[овек] положено у нас убитыми и около 600 раненых; взятые же было две линии проволочных заграждений у неприятеля под Катеринсгофом [719] и Стакесом [720] последними затем были у нас отняты. Впечатление среди низшего командного состава, а тем более среди нижних чинов корпусов получилось такое, что мы потерпели неудачу! Подлые преступники, безыдейные революционеры-провокаторы, деморализаторы и мерзавцы! Если не входило в задачу операции наступление на врага, то отчего заранее этого было не разъяснить, не предупредить об этом всех и каждого?! У солдат, таким образом, подрывается все более и более их уверенность в своих силах и культивируется убеждение в тевтонской несокрушимости. Уж не говоря о том, что захват около 40 пленных нами куплен слишком большой ценой, но с этим все же, скрепя сердце, можно было бы и примириться, если бы всякий знал, что затеяна была операция не наступления, а лишь «охоты на черепа», и «серая скотинушка» не так бы носы повесила… […]

23 июня. Погода хорошая, но ветреная. Не всегда не только прочитываю, но и пробегаю полученные к вечеру телеграммы из Ставки о наших операциях по всем фронтам, как не удовлетворяющие меня по своей тенденциозности, хвастливости, однобокости, трубящие лишь о потерях неприятеля без параллельного всякий раз сопоставления их с потерями нашими. Тысячами берутся в плен австрийцы, а каких, небось, это стоит жертв нам? Топчемся на месте под Ковелем, Владимиром-Волынским [721] и Барановичами и проч. Воображаю, какая уйма жизней наших теперь нами ухлопывается; а вот как встанем лицом к лицу с тевтонами — так куси-ка его! Гранитная непреодолимая скала! А изволь-ка при нашей силе оружия отобрать у них обратно взятые ими у нас так феерически-эффектно прошлым летом все города и крепости! По тому фасону, как отображены в официальных телеграммах бывшие вчера и позавчера наши операции на рижском фронте, можно безошибочно себе представить, какую цену в отношении истинного положения дел имеют сообщения для печати из Ставки о происходящих теперь событиях на прочих фронтах!