Однажды утром в селе услыхали горькие причитания. Плакала мать Николая. В черном платке она стояла в конце огорода у могильного холмика. Белел свежий дубовый крест, горела свечка в руке.

— Коля, голубчик ты мой…

Собрались люди.

— Прибежал хворый. Метался в жару… Ни полслова, ни слова… Умер. Колюшка!..

Сидя на чердаке, сын слушал материнские причитания, в узкую щель видел людей в конце огорода над «его могилой».

С неделю поговорили, погоревали в селе.

У матери постеснялись спросить: почему не на кладбище схоронила? Трудный был год.

Горе редкий дом обходило, поэтому быстро забыли одинокий холмик на огороде. И только «усопший» в чердачную щель каждый день видел свою могилу.

Страшные двадцать лет. Семь тысяч дней, похожих, как близнецы. Наперечет известные звуки: это мать доит корову… это сестра повесила на стенку портфель… это скребется мышь… это червяк точит стропила… При каждом новом и незнакомом звуке человек у трубы вздрагивал, сжимался в комок.

На чердаке в сорок втором мать раскинула полушубок. Двадцать лет человек пролежал на старой овчине.

Я прошу Николая вместе полезть на чердак. Он нехотя поднимается.

Шаткая лестница. Двадцать лет изо дня в день по утрам на чердак поднимались ведерко и сверток с харчами. С чердака мать снимала ведро с нечистотами. Полумрак. Фонариком освещаю снопы соломы, липкую паутину, полушубок с вытертой шерстью…

Чем жил человек? Он признается: все было заполнено страхом. Всего боялся. Чужие шаги, незнакомый голос, автомобиль завернул почему-то к реке: «За мной?»

Никто, кроме матери, отца и сестер, не знал о чердачном жильце. Иногда к нему поднимался соседский кот. Круглые глаза горели зелеными фонарями. Увидев человека, фонари пропадали. А человеку много ночей от страха снились кошмары.

Человек-тень. Двадцать лет он не видел солнца. Теперь вечерами он часто смотрит, как солнце катится к горизонту…

В потемках начал слепнуть. От голубого неба, если заглянуть в щелку, болели глаза. Зато слух, как у зверя, обострился.

Не помнит, в какую по счету весну услышал он возле хаты сдержанный шепот. Их было двое. Шептались всю ночь. И всю ночь он просидел на коленях, приложив ухо к щели. Весь день потом колотилось сердце от страха и любопытства: придут — не придут?

Двое не знали, как чутко на чердаке слушают их поцелуи. Им нравились заросли лозняка и ромашек у крайнего дома, и они приходили все лето, почти каждую ночь. И каждую ночь он сидел на коленях у щели. Потом двое перестали ходить. Он ждал неделю и не сдержался, спросил:

— Тут двое ходили…

— Поженились на Покров, — сказала мать.

В то утро вместе с едой мать подала ему крест и сказала: «Надо молиться».

Зимою ночами, когда от мороза глухо трескался лед на реке, человек не выдерживал, спускался в хату, на печку. Однажды в такую ночь постучался потерявший дорогу геодезист. Пока мать объяснялась через закрытую дверь, сын кошкой метнулся на чердак и всю ночь продрожал.

Летом в темные часы между зорями человек спускался к земле. Озираясь, он обходил вокруг хаты, трогал руками подсолнухи, прикладывал ладони к остывающим после дневной жары тыквам. Человек сливался с ночью, а чуть светало — скрипела лестница на чердак. И снова, лежа на вонючей овчине, он наблюдал, как медленно белый червяк грызет осиновые стропила. «Я завидовал тем ребятам, которые не вернулись.

Я думал: им хорошо, лежат спокойно, им носят цветы, их помнят. А я… Зачем?.. Много раз трогал руками веревку. Минута — и все. Кому я нужен? Но жутко. Это — конец. А живем один раз…»

Человек начинал вдруг рыдать… В чердачном люке появлялось лицо матери:

— Услышат… Люди услышат, сынок! Ты помолись…

Как-то ночью он открыл старый сундк. Перебирая в коробке железные бляхи и пуговицы, обнаружил два рыболовных крючка. Сколько воспоминаний разбудили два рыболовных крючка!

На чердаке он закрыл глаза и нажимал пальцем на воротник острия, пока не показалась капелька светлой крови. Забывшись, он увидел себя мальчишкой, белоголовым и резвым. Босой бежит на Битюг. Ноги обжигает роса. Останавливается на секунду: надо разбудить Ваську.

В то утро с Васькой Ивановым, глядя на поплавки, они говорили о самолетах. Вместе с Васькой в сорок втором шли в Липецк. Васька после войны вернулся, как говорит сестренка, с двумя орденами. У Васьки жена, четверо ребятишек.

Васька теперь комбайнер, зовут его, конечно, Василий Никитич… Человек открывает глаза и видит вытертый полушубок, паутину и пыльный луч.

…В тот день он жадно ждал темноты. Завернув в тряпицу крючки, выполз на луг, подкрался к лошади, выдернул пучок волос из хвоста.