— Ни за что!

— Ты до завтра взаперти подумай, Варвара-краса — длинная коса. Утро вечера мудренее.

Управляющий вытащил из сундука заранее припасенную веревку и начал вязать девушку. Ему помогал Рыжий, которому хотелось отыграться на Варваре за обиды. Но он сдерживался, лишь потуже затягивал узлы и шептал себе под нос: «За все тебе, болотная кикимора, достанется».

Варвара же и не пыталась сопротивляться. Она оцепенела и застывшим взором смотрела куда-то вдаль. По щекам ее текли слезы.

Заперли её в тесной баньке, дверь которой закрыли на засов, а оконце было настолько крошечным, что нечего и мечтать пытаться протиснуться в него. Да и смысл?

Около баньки кружил, негромко козлиным голосом напевая заунывные песни, кривоногий стрелец, которому было скучно и обидно стоять на часах. Ведь его сослуживцы пили сейчас и ели за двоих — когда губной староста гулял, то не жадничал и своих людей не обижал. Часовому хотелось спать, но глаз он не смыкал, поскольку Егорий обещал всю кожу кнутом содрать, коли задремлет или отвлечется от несения службы. Угроза была нешуточная.

Еще полночи шумели подгулявшие стрельцы, ухала за околицей ночная птица, иногда слышалась ругань или женский визг — служивые развлекались вовсю.

Варвара сидела, обхватив руками колени. Ночь была нехолодная, но Варвару била дрожь, заснуть она, конечно же, не могла. В голову лезли всякое — о своей судьбе несчастной, о Гришке, об их любви странной и яркой, осветившей для нее все вокруг, как солнечный свет, пробившийся через тучи хмурой осенью. Но больше всего ее терзали мысли о том, что с ней будет завтра. Об изверге Фроле — нравится супостату ее кожа, с которой «хорошо работать»… О, Боже, помилуй рабу твою! Нужно искать выход. Но какой? Выдать Гришку, помочь заманить его? Нет, это невозможно. Ведь тогда они будут жечь ее любимого человека. Она не выдаст его никогда… Да, но ведь боль, которая ожидает ее — такую боль не то чтобы перенести, а и представить-то себе просто невозможно!

— Ну чего, ведьмюга лесная? — послышался издевательский голос.

Она подняла глаза и увидела в лунном свете бледное, будто упыря, лицо Рыжего, показавшееся в окошке.

— Боишься? Эх, не хотела со мной ходить… Что я, хуже разбойника твоего, что ли? Чем хуже? Чего, спрашивается, у меня не так или не того размера?..

— Уйди! Не виновата я ни в чем. Уйди! — крикнула Варвара.

— А хошь открою? Стрелец вон заснул. Прям, как медведь в берлоге сладко спит, — гадливо хихикая, предложил Бориска.

— Открой, Бориска. Пожалуйста, открой, — купилась на обещание простодушная Варвара.

— Ха, попроси у разбойника своего, который тебя… А тебя, голубушка, щипчиками завтра будут гладить. По щечкам твоим румяным, по ножкам, ха!

— За что ты ко мне так?

— С лешим лесным вместо меня… — как-то плаксиво и горько произнес Рыжий, сплюнул и пошел прочь, ругаясь на чем свет стоит.

Варвара так и не заснула. Всю ночь просидела, съежившись, прикрыв глаза. Рано утром дверь со скрипом отворилась, ее потрясли за плечо:

— Поднимайся, хозяин кличет.

— У, рыжая морда!

Варвара обрушила замок связанных рук Рыжему на голову. Хотела ударить еще, но управляющий перехватил ее руки. Тогда она пхнула Бориске ногой в живот, и тот, опешив от такого напора, хрюкнул и согнулся. Очухавшись, он кинулся с кулаками на девушку, заорав:

— Убью, ведьма!

Но управляющий Ефим обхватил его и оттащил в сторону.

Несмотря на ранний час уже было довольно жарко, и, судя по всему, к полудню солнце должно было припечь от души.

Губной староста сидел за столом и уплетал на завтрак пироги с рыбой, которые так хорошо готовила Марьяна. Увидев Варвару, Егорий заулыбался и потер руки. В нем чувствовалось какое-то возбуждение, не предвещавшее девушке ничего хорошего.

— Ну что, красавица, надумала, как полюбовника своего из леса выманить?

— Не знаю я, — всхлипнула Варвара. — Он говорил, что в деревню больше не придет. И вообще больше со мной встречаться не хотел, почуял опасность.

Врать она не умела, истинные мысли были написаны на ее лице, а уж что-что, а читать по лицам Егорий умел. Он улыбнулся своей обычной унылой улыбкой и обернулся к палачу, стоявшему в углу и глазеющему на улицу.

— Ну что, Фрол, готов?

— А как же?

— Ну, тогда давай, приступай.

— Ох, кожа какая! — запел старую песню палач. — Чувствительность хорошая, — это была его любимое профессиональное словцо, которым он козырял направо и налево.

Он снял со стоящего на краю стола подноса полотенце. Открылись большие щипцы, покрытые ржавыми пятнами. Там же лежали иглы, ножи разного размера, деревянные приспособления, нужные для того, чтобы дробить фаланги пальцев. Заметно было, что инструмент служил не просто для демонстрации, а использовался довольно часто.