Во Владикавказе я еду на такси до границы с Ингушетией — 15-минутная езда мимо придорожного мемориального кладбища жертв Беслана. На границе я выхожу и пересекаю ее пешком. Беру с собой маленький чемоданчик с несколькими футболками и сменным бельем. Здесь тепло — 25 градусов, ослепительно сияет белое небо. Переход не совсем обычный, ведь напряжение между ингушами и осетинами после этнического конфликта в 1992 году до сих пор ощущается. Водители неохотно пересекают границу между республиками. Территориальный конфликт был одним из нескольких, которые развернулись в Советском Союзе во время его распада. Другие, так называемые «замороженные конфликты», касались Чечни, Южной Осетии, Абхазии, Таджикистана, Нагорного Карабаха и Приднестровья.

Пограничник проверяет мой паспорт. Он переводит меня через границу. Только оказавшись в Ингушетии, я встречаюсь с местным ингушским журналистом Вахой Черепановым, который с машиной ждал меня на поросшей густой травой обочине. Мы вместе едем в Назрань — небольшой город низких домиков из красного кирпич. Едем к офису общества «Мемориал».

Здесь я встречаюсь с Магомедом Муцолговым, правозащитником, чей брат «исчез» четыре года назад. Он — приятель Политковской, Маркелова и Эстемировой: все они ныне покойные. Я расспрашиваю его об Ингушетии. Картина, которую он рисует, мрачная: «Людей похищают и убивают. Нет никаких гарантий безопасности». Мы сидим в верхнем кабинете, окна которого выходят на разрушенный полицейский участок без окон: прошлым летом его взорвали при помощи грузовика, начиненного взрывчаткой.

Муцолгов рассказывает, что за последние два года ситуация резко ухудшилась, когда в Ингушетии вышли из-под контроля правоохранительные органы и федеральные органы безопасности. Эти федеральные отряды виноваты в десятках быстрых и самовольных арестов, а также в пытках, в бесчеловечном и унизительном обращении. Российские спецслужбы выполняют внесудебные казни, говорит он.

Обычно вооруженные сотрудники в масках окружают село или район, осуществляя так называемую «операцию зачистки», похожую на проведенную в Аршати. Они заходят в дома, избивают жителей и повреждают их собственность. Заподозренных в связях с повстанцами забирают. Многие из них уже не возвращаются. Других просто убивают, всовывая им в руки оружие и надевая на них военную форму. Тогда их посмертно обвиняют в том, что они состояли в нелегальной организации.

По словам Муцолгова и других правозащитников, с которыми я разговариваю, зверские антитеррористические методы Кремля на Северном Кавказе усилили повстанческое движение: «Насилие порождает еще большее насилие. Оно заставляет людей идти в военное подполье. Спецслужбы ведут себя вполне безнаказанно, людей унижают, мучают или похищают их родственников. Люди присоединяются к повстанцам, желают отомстить, — говорит он. — Эта безнаказанность больше всего стимулирует пополнение рядов повстанцев». Кремль часто хвастается «уничтожением» повстанческих лидеров. Но, по мнению Муцолгова, стратегия недейственна. «На их место всегда приходит кто-то другой».

После 16 лет, двух войн в Чечне и гибели большого количества мирных людей, конфликт на юге России еще более усугубился. Однако природа вооруженного повстанческого движения на северном Кавказе изменилась. С 1994 по 1996 год Борис Ельцин вел войну против преимущественно светских чеченских сепаратистов, которые хотели, как и грузины в горах, которые только что получили независимость, собственной конституции и национального государства. В период 1999–2004 годов президент Владимир Путин инициировал вторую чеченскую войну. Целью было окончательное уничтожение чеченского сепаратизма.

Сейчас Кремль воюет с другим врагом. Новое поколение повстанцев имеет отчетливо исламистскую цель: создать радикальный панкавказский эмират, управляемый законом шариата, чем-то похожий на Афганистан под руководством Талибана. У этих джихадских повстанцев достаточно целеустремленности. За месяц до моего визита в Ингушетию Умаров клянется «освободить» не только территории Северного Кавказа и Краснодарского края, но и Астрахань на Каспийском побережье, и Волжскую область — другими словами, большой кусок европейской России.

Тактика повстанцев стала также фанатичнее. Умаров возродил группировки террористов-смертников, которые использовал его предшественник Шамиль Басаев, который в 2006 году был убит ФСБ. Кроме атаки на полицейский участок в Назрани, была еще одна успешная атака: террорист-смертник успешно протаранил автомобиль президента Ингушетии Юнус-бека Евкурова: он выжил, а его водитель — нет. Были и многочисленные другие взрывы в 2009 и 2010 годах, говорит Муцолгов. Взрывами в московском метро повстанцы продемонстрировали новую тактику, принеся войну в российские города.

Повстанцы также все чаще используют мощное новое виртуальное оружие — интернет. 2 марта 2010 года российские спецвойска начинают массированную операцию в Экажево, селе с современными домами из красного кирпича на окраине Назрани. Там они уничтожают Саида Бурятского, родившегося в Сибири исламского новообращенного, чьи джихадские сообщения, размещенные в YouTube, имеют многих последователей по всему миру среди недовольных мусульман. Под российским артиллерийским огнем за несколько мгновений до смерти Бурятский записал последнее сообщение для своих учеников.