Главная ставка фюрера «Волчье логово», Восточная Пруссия.

Полдень.

За обедом шеф завел разговор о германо-болгарских и германо-турецких (на вторую половину дня фюрер назначил аудиенцию послу Германии в Турции фон Папену) отношениях и заявил, что Турция является для нас гораздо более ценным союзником, чем Болгария. Он поэтому в любое время готов заключить с турками торговый договор, в котором мы бы гарантировали им поставки вооружений и безопасность их территории и проливов.

А поскольку мы – черноморская держава, этот договор избавит нас от необходимости самим охранять эти проливы.

Режим в Турции также является гарантом того, что эта страна будет нашим постоянным союзником. А тот факт, что Кемаля Ататюрка на высшем государственном посту сменил Иненю, свидетельствует: авторитетная система в Турции в достаточной степени прочна, пользуется поддержкой патриотически настроенных слоев населения, в частности молодежи, и поэтому ее можно считать стабильной.

К тому же религиозно-мусульманская ориентация турецкого режима не дает оснований предполагать, что он будет тяготеть к России или к какой-нибудь другой великой державе. В отличие от Болгарии.

Болгарская церковь тянется к Москве. Население Болгарии и сегодня, то есть уже при советской системе, в идейном отношении настроено панславистски. Когда, например, болгарский премьер-министр возвратился домой из Германии, где сделал сулящее своей стране большие выгоды заявление о вступлении Болгарии в Тройственный пакт, в Софии на вокзале народ восторженно приветствовал не его, а одновременно прибывшую футбольную команду из Советской России. К тому же режим в Болгарии неустойчив и царь Борис все время сидит на бочке с порохом. Поэтому самое идеальное: возрождение германо-турецкого союза времен мировой войны. Ибо с ним мы подстрахуемся на тот случай, если Болгария изменит курс и окажется в политическом фарватере России.

Вечер.

Еще во время ужина я получил от рейхсляйтера Бормана карточку с весьма характерным для него указанием: «Не просто продиктуйте изложение этих высказываний, все значение которых Вам, по всей видимости, не дано оценить, но сразу же после ужина сядьте за Ваш письменный стол и внимательнейшим образом воспроизведите их».

Нынешняя германская восточная политика, заявил фюрер – высказаться на эту тему его побудила брошенная Борманом за ужином реплика относительно Генриха I, – не имеет аналогов в истории.

Правда, на восточных границах рейха многократно шли тяжелейшие бои. Но они происходили из-за того, что восточные народы приближались к границам рейха и неизбежно возникла альтернатива – принять бой или погибнуть, то есть это ни в коем случае нельзя рассматривать как проявление хорошо продуманной германской восточной политики. Ошибаются те историки, которые полагают, что у истоков этой политики стоит Генрих Лев. Он якобы исходил исключительно из того, что лишь на Востоке сможет надежно утвердить свою власть.

В имперскую эпоху невозможно обнаружить каких-либо признаков интереса рейха к Востоку, широкомасштабного планирования его колонизации или чего-нибудь в этом роде. Имперская политика была нацелена на объединение родственных рас, а значит, придерживалась южной ориентации. Восток же, с его совершенно чуждыми в расовом отношении народами – лишь немногие из них подчинялись тонкому германизированному верхнему слою, – был далек от этих целей. Напротив, Юг, и в частности Ломбардия, с расовой точки зрения соответствовал общему направлению политики Священной Римской империи германской нации и поэтому представлял для нее извечно актуальную проблему. Насколько тогда расовый подход определял ситуацию в политической идеологии, свидетельствует тот факт, что еще в XIV веке во Флоренции имелась партия сторонников германского императора. И кто знает, может быть, Ломбардия была бы теперь в наших руках, если бы ленные князья вроде Генриха Льва, то и дело нарушая клятву верности, не давали довести имперскую политику до конца, постоянно вынуждая императора отводить войска с Юга и тушить пожар в собственном доме. Слаженность действий – вот залог успеха имперской политики.

Поэтому почет и уважение швабам, которые оказались самыми верными последователями политики императоров. И он считает, что было бы неправильно прославлять самостоятельные действия таких удельных князей, как Генрих Лев, поскольку «их» политика носила тогда ярко выраженный антиимперский характер. Он поэтому предупредил Розенберга, чтобы тот не вздумал прославлять клятвопреступников в ущерб великим германским императорам и именовать таких героев, как Карл Великий, Карлом – Истребителем Саксов.

Историю следует понимать только в контексте времени. Кто может поручиться, что через 1000 лет – если рейху опять по каким-либо причинам вновь придется проводить южную политику – некий преподаватель гимназии, у которого не все дома, не заявит во всеуслышание: «При проведении своей линии на Востоке намерения у Гитлера были самые добрые, но все равно это полная чушь, на Юг – вот куда ему следовало направить свои стопы!» Может быть, этот простофиля даже назовет его Истребителем Австрийцев, поскольку он, возвращая австрийских немцев в лоно рейха, приказал поставить к стенке всех, кто как-то пытался помешать этой операции. Без насилия ни при Карле Великом, ни в его время невозможно было бы объединить германские племена, ибо немцы отличаются невероятным своеволием и упрямством.