— Я в такой ситуации никогда не был, — как равному сказал Кротков Шебаршину.

— И я не был, — ответил тот.

Вернулся Кротков на Лубянку через два дня — вновь настал черед его дежурства, — едва принял дела в комнате № 42, которая испокон веков считалась дежуркой, как распахнулась дверь и на пороге появился человек в штатском.

— Я Бакатин, — заявил он.

О том, что Бакатин стал председателем КГБ, Кротков уже знал. Вытянулся, доложил по форме. Одет он был в обычный гражданский костюм. Таков был расписанный порядок: дежурные по главным управлениям ходили в гражданском, дежурные, находившиеся в приемной председателя КГБ, — в военной форме.

— Проводите меня по помещениям, — тоном, не терпящим возражений, потребовал Бакатин.

Он не знал расположения кабинетов, где кто сидит, потому и потребовал, чтобы Кротков стал его «гидом». Следом за Бакатиным, тенью, двигался кадровик с папкой, с бумагами и ручкой наготове.

Зашли в один кабинет. Там сидели сотрудники в форме. Бакатин к крайнему столу:

— Вы где были девятнадцатого августа? — прежним, не терпящим возражений тоном спросил Бакатин у хозяина стола.

— На работе, — ответил тот.

— Уволить! — небрежно бросил Бакатин кадровику и тот послушно занес распоряжение в бумагу.

— Вы где были девятнадцатого числа? — спросил Бакатин у сотрудника, сидевшего за следующим столом.

— Здесь, на работе.

— Уволить! — последовал безапелляционный приказ.

Почему Бакатина интересовало именно девятнадцатое число, так никто и не понял. Дурдом какой-то! Осталось это тайной за семью печатями, ключ к которой один Бакатин, наверное, и знал. Вел себя он как обычный распоясавшийся партийный чиновник, не более того… Ну да Бог с ним, с Бакатиным.

Тем более что Кротков умудрился опередить нового председателя КГБ, зайти в несколько кабинетов и предупредить о чистке — ведь проверки-то никакой не проводилось, приказы об увольнении сыпались налево и направо устные. И только на основании личных признаний сотрудников. Имела место та самая дикая ситуация, когда вообще легче было ни в чем не признаваться…

Воспоминания о Бакатине у многих ныне вызывают изжогу, и вряд ли эта изжога исчезнет до конца дней у тех, кто прошел дикую бакатинскую чистку.

Позже Кротков ушел из КГБ, стал командовать службой безопасности в одном банке и иногда возил своих подчиненных на стадион «Динамо», где располагался офис Российской национальной службы экономической безопасности. В помещении стадиона был оборудован первоклассный тир, там Кротков и проводил занятия.

Как-то Шебаршин попросил его:

— Сергей Иванович, можно мне хоть разок пострелять с вами? Давно не стрелял…

— Отчего ж нельзя, Леонид Владимирович. Через два дня у нас снова стрельба, приходите!

Шебаршин пришел со своим личным оружием — именным «стечкиным». Хороший пистолет с большим запасом патронов в магазине. Стрелять можно не только одиночными выстрелами, но и очередями. И что еще хорошо — к нему подходили патроны от «макарова». Стрелял Шебаршин метко, с удовольствием — в нем чувствовался азартный охотник, знаток оружия — можно было залюбоваться.

Когда Шебаршин отстрелялся, по лицу его было видно — отвел душу, Кротков спросил его:

— А мне попробовать из вашего «стечкина» можно?

— Можно, — Шебаршин протянул пистолет Кроткову.

Стрелять из «стечкина» было одно удовольствие, не то, что, скажем, из «макарова». Хотя «макаров», ПМ — тоже неплохой пистолет. Но офицеры, воевавшие в Афганистане, к слову, называли его «грузилом» — тяжесть, дескать, только лишняя, предпочитали ходить с автоматами.

И патронов у «макарова» всего восемь, девятый в стволе, а у «стечкина» двадцать.

Не знал Кротков, что стрелял по мишеням из пистолета, который потом, при разбирательстве обстоятельств гибели Шебаршина, будет фигурировать в качестве вещественного доказательства. Из него Шебаршин произвел последний выстрел. В себя…

Свою страничку, рожденную не сразу, непросто, в сомнениях и творческих муках, передал в книгу Владимир Шебаршин.

«Леонид Владимирович Шебаршин — поистине исконно русский человек, — написал он, — удивительной скромности, обаяния и мужества, обладающий эрудицией хорошей памятью.

Леонид Владимирович посвятил себя самоотверженному, верному служению Отчизне. Ответственность и преданность своему делу были главными ориентирами в жизни и являются образцом доблести, чести, патриотизма и верности долгу. Ясная голова, точная оценка реальности, повышенное чувство ответственности — все в одном человеке.