Шебаршин, как мы знаем, работал в Индии заместителем резидента по политической разведке, кроме него в резидентуре имелось еще два зама — по внешней контрразведке и научно-технической разведке. Хотя Индия была страной, настроенной к Советскому Союзу дружелюбно и отношения ничем не омрачались — мы много помогали своим друзьям, — но и сама разведка, и зам по внешней контрразведке и научно-технической разведке были все-таки нужны. Не для того, чтобы подглядывать за индийцами и засекать, чего новенького они сделали, — для другого: в Индии все время пытались прописаться янки, в эту страну поступало очень много американских товаров, а вот за товарами надо было обязательно присматривать… Если подсунут кота в мешке — это полбеды, хуже, когда вместо кота вдруг окажется животное гораздо более крупное.

Обращались резидент Медяник и Черкашин друг к другу только на «вы» — так и больше никак. Главным для них была работа, все остальное — потом. Но чтобы хоть в чем-то воспользоваться своим положением, своим весом, что-то добыть себе, завладеть, — такого не было у этих людей никогда. У Медяника и дома, и на работе мебель, например, стояла такая, что ему не раз говорили:

— Яков Прокофьевич, поменяйте себе мебель на другую, ведь эту же даже в ремонт не возьмут — рассыпается совсем. И ценности никакой не представляет — ни исторической, ни культурной, ни бытовой — в общем, нуль ей цена.

В ответ Медяник лишь недоуменно приподнимал плечи: разве можно?

— Нет, нет и еще раз нет! — говорил он.

Дело кончилось тем, что однажды в кабинете под Медяником развалился стул. Тут уже ничего нельзя было поделать — надо заменить.

Но замена мебели произошла, лишь когда в Индию приехал Леонид Ильич Брежнев — вот только тогда, под предлогом того, что глава страны может зайти в кабинет к Медянику, заменили и стол, и стул.

Работали без выходных. Вообще, что такое выходные, наша резидентура в Индии совсем не знала.

Черкашин отвечал не только за безопасность визита, а и за безопасность всех членов советской делегации, и, надо заметить, обеспечивать безопасность как раз и было очень сложно — держать все приходилось на очень жестком контроле, на коротком поводке, не полагаться на его величество случай — это было исключено совершенно — едва ли не всем приходилось Черкашину заниматься самому и лишь немногое поручать своим помощникам.

Визит, как говорится в таких случаях, прошел «на высоком политическом уровне», Брежнев остался им доволен, и вскоре в советское посольство, в резидентуру из Москвы пришла бумага: «Поощрить отличившихся работников!».

А работников-то этих было — раз-два и обчелся. Естественно, составили небольшой список и отправили его в Центр: поощрение — штука приятная. Что же касается самого Черкашина, который отвечал за все и вся, то его решили поощрить по высшей планке — наградить знаком «Почетный чекист».

Хотели сделать как лучше, а получилось как всегда: через некоторое время из Москвы в отношении Черкашина пришла бумага — за такие дела звание почетного чекиста не дают. В общем, как ныне говорят, Виктор Иванович «пролетел как фанера над Парижем». Что же касается остальных, то там все было в порядке: сотрудники резидентуры и денежные премии получили, и грамоты. Так всегда бывает: кому-то везет — всё дают, а кому-то — ничего.

Медяник, правда, ругался — Брежнев в его небольшой кабинет так и не завернул, хотя в посольстве провел немало времени, наш Генеральный секретарь вообще давал здесь большой торжественный прием:

— Стол можно было не менять, зачем только потратили деньги, а? — говорил Медяник. — Он бы прослужил еще десять лет.

Скромный был человек и очень толковый, обаятельный. И с Черкашиным неладно получилось. Шебаршин, утешая Черкашина, полуобнял его за плечи:

— Какие ваши годы, Виктор Иванович! Впереди еще будут награды. И не такие — гораздо выше, вот увидите!

Он как в воду глядел.

Индия сблизила их, Шебаршина и Черкашина: встречались семьями, вместе отмечали праздники. У обоих были сыновья, и тот и другой родились в один год, и одного и второго звали Алексеями.

Случалось, когда сыновья приезжали к ним на каникулы, вместе отправлялись на охоту — удивительное это было дело, и зрелище было увлекательное, захватывающее. Особенно ночная охота на зайцев, когда вся земля скрывалась в темноте и пространство от этого казалось огромным, бесконечным, и небо над головой, украшенное крупными яркими звездами, казалось невероятно огромным.

Охотились с фонарями. Зайцы сами выбегали на свет — что-то их манило, ослепляло, околдовывало, можно было настрелять целую машину, но чем-чем, а этим никогда не злоупотребляли, брали ровно столько, чтобы хватило на хороший, веселый семейный ужин — одного-двух зайцев.

Сыновья оставались очень довольны охотой — в России такой не было, хотя зайцы водятся у нас в количестве не меньшем, чем в Индии.

Случалось, ездили охотиться и на гусей. Гуси здесь были двух сортов: одни пролетные, которые потом отправлялись дальше, на юг, в края более теплые, и другие, которые никуда уже не спешили и оставались здесь зимовать.