Шрифт:
Брюсов.
Андрею Белому
Я многим верил до исступленности, С такою надеждой, с такою любовью! И мне был сладок мой бред влюбленности, Огнем сожженный, залитый кровью. Как глухо в безднах, где одиночество, Где замер сумрак молочно-сизый… Но снова голос! зовут пророчества! На мутных высях чернеют ризы! «Брат, что ты видишь?» — Как отзвук молота, Как смех внемирный, мне отклик слышен: «В сиянии небо — вино и золото! — Как ярки дали! как вечер пышен!» Отдавшись снова, спешу на кручи я По острым камням, меж их изломов. Мне режут руки цветы колючие, Я слышу хохот подземных гномов. Но в сердце — с жаждой решенье строгое, Горит надежда лучом усталым. Я много верил, я проклял многое И мстил неверным в свой час кинжалом.Белый.
Маг II Упорный маг, постигший числа И звезд магический узор. Ты — вот: над взором тьма нависла… Тяжелый, обожженный взор. Бегут года. Летят: планеты, Гонимые пустой волной, — Пространства, времена… Во сне ты Повис над бездной ледяной. Безводны дали. Воздух пылен. Но в звезд разметанный алмаз С тобой вперил твой верный филин Огонь жестоких желтых глаз. Ты помнишь: над метою звездной Из хаоса клонился ты И над стенающею бездной Стоял в вуалях темноты. Читал за жизненным порогом Ты судьбы мира наизусть… В изгибе уст безумно строгом Запечатлелась злая грусть. Виси, повешенный извечно, Над темной пляской мировой, — Одетый в мира хаос млечный, Как в некий саван гробовой. Ты шел путем не примиренья — Люциферическим путем. Рассейся, бледное виденье, В круговороте бредовом! Ты знаешь: мир, судеб развязка, Теченье быстрое годин — Лишь снов твоих пустая пляска; Но в мире — ты, и ты — один, Все озаривший, не согретый, Возникнувший в своем же сне… Текут года, летят планеты В твоей несчастной глубине.Брюсов.
Вальдеру Локи Светлый Бальдер! мне навстречу Ты, как солнце, взносишь лик. Чем лучам твоим отвечу? Опаленный, я поник. Я взбегу к снегам, на кручи: Ты смеешься с высоты! Я взнесусь багряной тучей: Как звезда сияешь ты! Припаду на тайном ложе К алой ласковости губ: Ты метнешь стрелу, — и что же! Я, дрожа, сжимаю труп. Но мне явлен Нертой мудрой Призрак будущих времен. На тебя, о златокудрый, Лук волшебный наведен. В час веселья, в ясном поле, Я слепцу вручу стрелу, — Вскрикнешь ты от жгучей боли, Вдруг повергнутый во мглу! И когда за темной Гелой Ты сойдешь зловещим снам, — Я предам, со смехом, тело Всем распятьям! всем цепям! Пусть в пещере яд змеиный Жжет лицо мне, — я в бреду Буду петь с моей Сигиной: Бальдер! Бальдер! ты в аду! Не вотще вещали норны Мне таинственный обет. В пытках вспомнит дух упорный: Нет! не вечен в мире свет! День настанет: огнебоги Сломят мощь небесных сил, Рухнут Одина чертоги, Рухнет древний Игдразил. Выше радуги священной Встанет зарево огня, — Но последний царь вселенной, Сумрак! сумрак! — за меняБелый.
Старинному врагу в знак любви и уважения
Я был в ущелье. Демон горный Взмахнул крылом — затмился свет. Он мне грозил борьбой упорной. Я знал: в борьбе пощады нет. И длань воздел. И облак белый В лазурь меня — в лазурь унес. Опять в эфирах вольный, смелый, Омытый ласковостью рос! Ты несся ввысь со мною рядом, Подобный дикому орлу. Но опрокинут тяжким градом, Ты пал бессильный на скалу. Ты пылью встал, но пыль, но копоть Спалит огонь, рассеет гром. Нет, не взлетишь: бесцельно хлопать Своим растрепанным крылом. Моя броня горит пожаром. Копье мне — молнья, Солнце — щит. Не приближайся: в гневе яром Тебя гроза испепелит.Брюсов.
Бальдеру II
Тебя приветствую, мое поражение
3. Гиппиус
Кто победил из нас — не знаю! Должно быть, ты, сын света, ты! И я, покорствуя, встречаю Все безнадежные мечты. Своим и я отметил знаком Ту, за кого воздвигся в бой. Ей на душу упал я мраком И в бездны ринул за собой. Но в самом ужасе падений, На дне отчаянья и тьмы, Твой дальний луч рассеял тени, И в небеса взглянули мы! Нас сладострастным содроганьем Вязала страсть, но встал твой лик! И мы отпрянули с рыданьем, И я над плачущей поник. Когда я мнил кричать проклятья, Благословили скорбь уста, И в наши грешные объятья Влилась незримо — Чистота! Я молча раскрываю руки: Она — твоя, возьми, бери! Мне сладко от смертельной муки, Мне больно от лучей зари.Белый.
Преданье 1 Он был пророк. Она — сибилла в храме. Любовь их, как цветок, горела розами в закатном фимиаме. Под дугами его бровей Открылись взгляды В выси излитые. Струились завитки кудрей — Вина каскады Пеннозолотые. Как облачко, закрывшее лазурь, С пролетами лазури И с пепельной каймой — Ее лицо, застывшее без бури, Волос омытое волной немой. Сквозь грозы И напасти Тронулись: была в пространствах дальних — Нега. Из багряницы роз многострадальных Страсти — Творили розы Снега. К потокам Стикса приближались. Ветер выхватился, белыми шелками вея, — Розовые зори просветлялись Жемчугами - Умирали, ласково бледнея. 2 На башнях дальних облаков Ложились мягко аметисты. У каменистых берегов Челнок качался золотистый. Круг солнца ясно ниспадал, (И тихо плакала сибилла) — Средь изумрудов мягко стлал Столбы червонные берилла. Пророк сказал: «Любовью смерть И смертью страсти победивший, Я уплыву, и вновь на твердь Сойду, как бог, свой лик явивший». Сибилла грустно замерла, Откинув пепельный свой локон. И ей надел поверх чела Из бледных ландышей венок он. 3 Тянулись дни. Он плыл и плыл. От берегов далеких Стикса, Всплывая тихо, месяц стыл Обломком матовым оникса. Чертя причудливый узор, Лазурью трепетной сквозили Стрекозы бледные. И взор Хрустальным кружевом повили. Вспенял крылатый, легкий челн Водоворот фонтанно-белый. То здесь, то там средь ясных волн Качался лебедь онемелый. И пряди длинные кудрей, И бледнопепельные складки Его плаща среди зыбей Крутил в пространствах ветер шаткий. 4 И била временем волна. Прошли года. Под сенью храма Она состарилась одна В столбах лазурных фимиама. В закатный час, покинув храм, Навстречу богу шли сибиллы. По беломраморным щекам Струились крупные бериллы. И было небо вновь пьяно Улыбкой брачною закатов. И рдело золотом оно И темным пурпуром гранатов. 5 Забыт теперь, разрушен храм, И у дорической колонны, Струя священный фимиам, Блестит росой шиповник сонный. Забыт алтарь. И заплетен Уж виноградом диким мрамор. И вот навеки иссечен Старинный лозунг: «Sanctus amor». И то, что было, не прошло… Я там стоял, оцепенелый: Глядясь в дрожащее стекло — Качался лебедь, сонный, белый. И солнца диск почил в огнях. Плясали бешено на влаге, — На хризолитовых струях Молниеносные зигзаги. «Вернись, наш бог», молился я, И вдалеке белелся парус. И кто-то, грустный, у руля Рассыпал огненный стеклярус.Брюсов.
Предание Посвящаю Андрею Белому И ей надел поверх чела Из белых ландышей венок он. Андрей Белый I Повеял ветер голубой Над бездной моря обагренной. Жемчужный след чертя кормой, Челнок помчался, окрыленный. И весь челнок, и плащ пловца Сверкали ясным аметистом; В кудрях пророка, вкруг лица, Закат горел венцом лучистым. И в грозно огненный Закат Уйдя безумными очами, Пловец не мог взглянуть назад, На скудный берег за волнами. Меж ним и берегом росли Огни топазов и берилла, И он не видел, как с земли Стремила взор за ним Сибилла. И он не видел, как она Упала вдруг на камень черный, Побеждена, упоена Своей печалью непокорной. И тень, приблизившись, легла, Верховный жрец отвел ей локон, И тихо снял с ее чела Из белых ландышей венок он. II И годы шли. И целый день Она скользила в сводах храма, Всегда задумчива, как тень, В столбах лазурных фимиама. Но лишь сгорел пожар дневной И сумрак ширился победно, По узкой лестнице витой Она сходила тенью бледной, — В покой, где жрец верховный ждал Ее с покорностью всегдашней, При дымном факеле, и ал Был свет из окон старой башни. Струи священного вина Пьянили мысль, дразня желанья, И словно в диком вихре сна, Свершались таинства лобзанья. На ложе каменном они Безрадостно сплетали руки; Плясали красные огни, И глухо повторялись звуки. Но вдруг, припомнив о былом, Она венок из роз срывала, На камни падала лицом И долго билась и стенала. И кротко жрец, склонясь над ней, Вершил заветные заклятья, И вновь, под плясками огней, Сплетались горькие объятья. III И годы шли, как смены сна, Сходя во тьму сквозь своды храма, И вот состарилась она В столбах лазурных фимиама. И ей народ алтарь воздвиг Давно, как непорочной жрице, И только жрец, седой старик, Знал тайну замкнутой светлицы. Был вечер. Запад гас в огне. Ушли из храма богомольцы. На малахитовой волне Сплетались огненные кольца. И вырос призрак корабля, И близился безвестный парус, И кто-то, бледный, у руля Ронял сверкающий стеклярус. Уже, мерцая, месяц стыл Серпом из тусклого оникса, Когда ко храму подступил Пришлец с брегов холодных Стикса. И властно в ясной тишине Раздалось тихое воззванье: «Вот я пришел. Сойди ко мне, — Настало вечное свиданье». И странно вспыхнул красный свет В высоких окнах башни старой, Потом погас на зов в ответ, И замер храм под лунной чарой. И в красоте седых кудрей Предстала у дверей Сибилла, Простер он властно руки к ней, Она, без слов, главу склонила. Спросил он: «Ты ждала меня?» Сказала: «Верила и ждала». Лучом сапфирного огня Луна их лик поцеловала. Рука с рукой к прибою волн Они сошли, вдвоем отныне… Как сердолик — далекий челн На хризолитовой равнине! А в башне, там, где свет погас, Седой старик бродил у окон, И с моря не сводил он глаз, И целовал в последний раз Из мертвых ландышей венок он.ПЕТРОВСКИЕ ХРОНИКИ II
Ходасевич. Тем временем Нина оказалась брошенной да еще оскорбленной. Слишком понятно, что, как многие брошенные женщины, она захотела разом и отомстить Белому, и вернуть его. Но вся история, раз попав в «символическое измерение», продолжала и развиваться в нем же.
Осенью 1904 года я однажды случайно сказал Брюсову, что нахожу в Нине много хорошего.
— Вот как? — отрезал он, — что же, она хорошая хозяйка?
Он подчеркнуто не замечал ее. Но тотчас переменился, как наметился ее разрыв с Белым, потому что, по своему положению, не мог оставаться нейтральным.