«Вы преувеличиваете! — возразил Этцвейн. — Мой собеседник — выдающийся друидийн Дайстар, знаток обычаев Шанта, так же, как и вы, пользующийся самой высокой репутацией. Дайстар, позвольте представить вам Октагона Миаламбера — не музыканта, но юриста и философа, чью помощь я также нахожу незаменимой».

Миаламбер чопорно сел, чувствуя себя явно не в своей тарелке. Этцвейн переводил взгляд с одного на другого: Дайстар — отстраненный, страстно-сдержанный, склонный больше к наблюдению, чем к участию, Миаламбер — проницательный, педантично требовательный, нанизывающий факты логическими цепочками согласно традиционным этическим представлениям Уэйля. Кроме неподкупности и уважения к себе, у них не было ничего общего — трудно было вообразить более несовместимые умы! Тем не менее, если один из них станет правителем Шанта, другому придется подчиняться. Кому передать власть? Кому отказать?

Обернувшись, Этцвейн позвал Финнерака — тот стоял поблизости, безучастно прислонившись к стене. Финнерак успел переодеться в траурный костюм из черной саржи с тугими манжетами на кистях и подвязками на лодыжках. Он молча приблизился к столу — без улыбки, даже без кивка. «Перед вами человек безукоризненной честности и весьма компетентный, несмотря на зловещую внешность, — представил помощника Этцвейн. — Его зовут Джерд Финнерак. Он предпочитает энергичные методы руководства. Мы очень разные люди. Нам предстоит, однако, решать всевозможные задачи — разнообразие способностей и характеров не помешает».

«Все это превосходно и замечательно — допустим, — сказал Миаламбер. — На мой взгляд, однако, обстановка не соответствует важности вопросов, нуждающихся в обсуждении. Мы несем ответственность за судьбу Шанта! Даже деревенские старейшины решают, где вырыть новый колодец, совещаясь в более официальной обстановке, с занесением в протокол возражений и резолюций».

«К чему условности? — спросил Этцвейн. — Шантом правил и правит один человек — Аноме. Что может быть неформальнее единоличной абсолютной власти? Правительство там, где находится Аноме. Если Аноме проводит время в пивной, пивная становится местопребыванием правительства».

«Произвольно изменяемой системе свойственна высокая приспособляемость, — согласился Миаламбер. — Как такая система будет функционировать в сложной и опасной ситуации, требующей всестороннего анализа — другой вопрос».

«Эффективность управления зависит от людей, составляющих правительство, — не уступал Этцвейн. — В данном случае правительство — это мы. Перед нами непочатый край работы. Что уже сделано? В шестидесяти двух кантонах мобилизовано ополчение».

«Только в кантонах, не захваченных рогушкоями», — нарушил молчание Финнерак.

«Гарвийские технисты изобретают оружие. Народы Шанта осознали наконец, что война неизбежна, что континент будут населять либо рогушкои, либо люди — третьего не дано. С другой стороны, организация, способная координировать и поддерживать сопротивление в масштабах всей страны, просто не существует. Шант беспомощно отступает во всех направлениях, вслепую отмахиваясь от вездесущего врага, бьется в конвульсиях, как зверь с шестьюдесятью двумя лапами, но без головы — в то время как рычащие ахульфы уже вгрызаются ему в кишки».

На сцене труппа Фролитца исполняла приглушенный ноктюрн — маэстро выбирал эту пьесу только в минуты тоскливой безнадежности.

Миаламбер сказал: «Мы в незавидном положении. За две тысячи лет многое изменилось. Когда Вайано Паицифьюме сражался с паласедрийцами, с ним была армия бесстрашных, можно сказать — неистовых бойцов. Они не носили ошейников; надо думать, поддержание дисциплины обходилось недешево. Тем не менее, паласедрийцы понесли ужасные потери».

«То были богатыри, не мы! — заявил Финнерак. — Жили, как мужчины, дрались, как мужчины — если нужно было, умирали, как мужчины. Им в голову не пришло бы отступать, ожидая помощи от правительства».

Миаламбер угрюмо кивнул: «Таких в Шанте больше не найти».

«Все же, — размышлял вслух Этцвейн, — они были людьми, не больше и не меньше. Мы такие же люди».

«Вы ошибаетесь! — упорствовал Миаламбер. — Древние были суровы и своенравны, отчитывались только перед собой. Соответственно, им приходилось полагаться только на себя — в этом они были «больше людьми», чем мы с вами. Теперь произвол — а следовательно и самостоятельность — непозволительны, граждане доверяют мудрости и справедливости Аноме больше, чем целесообразности собственных решений. Они покорны и законопослушны — в этом отношении древние были «меньше людьми». Таким образом, мы многое потеряли и многое приобрели».

«Приобретения бессмысленны, — заметил Финнерак, — если благодаря им рогушкои уничтожат Шант».

«Этому не бывать! — заявил Этцвейн. — Ополчение обязано драться и будет драться!»

Финнерак язвительно рассмеялся: «Кто будет драться, с кем? Дети — с людоедами? Во всем Шанте один настоящий мужчина — Аноме. Аноме не может воевать, он может только приказывать детям. Дети боятся воевать — они привыкли надеяться на отца-Аноме. Результат войны предрешен: поражение, катастрофа, смерть!»