Говорили они и прочее, что я не запомнил. Зная, что обеты действенней всего в час опасности, я распростерся на палубе и стал молить Господа простить мои грехи. Я поклялся, что буду ежегодно праздновать этот день, если спасусь от беды и счастливо достигну суши. Но испанский солдат, которого в этот миг окатила гигантская волна, начал отвратительно бранить Всевышнего, изрыгая обыкновенные испанские проклятия: «Как назло» и так далее. Не буду повторять остальное: «malgrado»{20} и прочее, «реrе» и тому подобное, «а la virgen sa madre». В конце он добавил: «Твоя мощь не сравнится с силой дьявола». Видать, он припомнил эту безумную песнь: «Если небесных богов не склоню — Ахеронт я подвигну»{21}.

Один из купцов, услышав его поношения, взъярился и принялся просить кормчего наказать хулителя за чудовищное богохульство, подвергнув испанца пыткам или отдав его волнам; иначе, говорил он, всем суждено погибнуть за грехи одного.

СОЛОМОН: В старину, когда бурю не удавалось усмирить молитвой, бросали жребий и человека, на которого падал жребий, швыряли за борт. Некогда пал жребий на пророка Иону{22}, и стоило корабельщикам бросить его в море, как буря немедленно прекратилась. Полагаю, то же самое произошло бы в случае испанца, осыпавшего Господа столь обильными проклятиями, если бы давний обычай был возрожден. Священный жребий часто падал на людей богатых и знатных, но никогда не бывал он незаслуженным. Однако те звали на подмогу крепких слуг и таким образом спасались от своего удела. Вот почему на кораблях постепенно исчез обычай бросать жребий.

Тем не менее, я считаю, что человек должен погибать лишь за свои грехи; и напротив, часто бывает, что чистота одного спасает всех от грозящих им опасностей, либо же кто-то один спасается при кораблекрушении, пожаре или вспышке болезни.

ОКТАВИЙ: Когда же стало очевидно, что мы изливаем наши молитвы понапрасну, благодетельный дух надоумил кормчего пригрозить смертью любому, кто не выбросит за борт находящиеся в его владении египетские трупы. Это приказание ужаснуло меня; под покровом ночной тьмы я тайно извлек труп из ящика и бросил тело в море. Внезапно буря утихла и попутный ветер благополучно домчал нас до Крита. И тогда почтенный седовласый старец простер руки к небесам и стал благодарить превечного Бога, своим примером заставив всех вознести хвалу Господу. Вспомнив о своем обете, я сочинил дифирамб <…>

СОЛОМОН: О, если бы все спасенные от смертельной опасности благодарили бы так бессмертного Господа! Но надежда неблагодарных иссякает, как божественно сказал учитель мудрости.

ОКТАВИЙ: Тот старец показался мне весьма умудренным и опытным в морских делах, и я спросил его, отчего кормчий велел выбросить за борт все египетские трупы. Он ответил, что перевозка трупов египтян всегда вызывает бурю, добавив, что египетские морские законы это недвусмысленно запрещают. Нарушивший закон обязан выбросить свой груз за борт и возместить купцам убытки. Узнав об этом, я решил держать язык за зубами, опасаясь, что с меня потребуют возмещение; но в глубине души я понимал, что совершил ошибку.

КОРОНЕЙ: История морского путешествия интересна и сама по себе, и может оказаться полезной, снабдив нас многими любопытными материями для беседы на случай, если темы наши иссякнут. Во-первых, почему именно трупы египтян вызывают бури и ничего подобного не происходит, когда с места на место перевозят иные тела? Я склонен думать, что то же самое произошло бы и при перевозке других трупов, могилы которых были потревожены. Далее, возникает ли шторм по вине демонов или же только воздушных завихрений и испарений, как утверждают ученые физики? И наконец, на борту находились представители стольких религий: чьим же молитвам внял Господь, благополучно приведя судно в порт?

Здесь все замолчали. После они повернулись к Торальбе, искушенному в физике. Но тот не осмелился высказать свое мнение по таким затруднительным вопросам.

От нечего делать я зашел к одному из тех промышляющих всевозможными редкостями торговцев, которых на парижском арго, для остальных жителей Франции совершенно непонятном, называют торговцами «брикабраком»{24}.

Вам, конечно, случалось мимоходом, через стекло, видеть такую лавку — их великое множество, особенно теперь, когда стало модно покупать старинную мебель, и каждый биржевой маклер почитает своим долгом иметь комнату «в средневековом стиле».

В этих лавках, таинственных логовах, где ставни благоразумно пропускают лишь слабый свет, есть нечто общее со складом железного лома, мебельным магазином, лабораторией алхимика и мастерскою художника; но что там заведомо самая большая древность — это слой пыли; паутина там всегда настоящая, в отличие от иного гипюра, а «старинное» грушевое дерево моложе только вчера полученного из Америки красного дерева.

В магазине моего торговца брикабраком было сущее столпотворение; все века и все страны словно сговорились здесь встретиться; этрусская лампа из красной глины стояла на шкафу «буль»{25} черного дерева, с рельефными панно в строгой оправе из тонких медных пластинок, а кушетка эпохи Людовика XV беззаботно подсовывала свои кривые ножки под громоздкий стол в стиле Людовика XIII, украшенный массивными спиралями из дуба и лиственным орнаментом, из которого выглядывали химеры.