— Вот именно, до обрешетки, — согласился Андрей и вдруг с теплотой подумал о невыносимо упрямом характере Шевлягина, всегда отстаивавшего свои убеждения с такой горячностью, словно речь шла о его собственной жизни.

И еще Андрей Готовцев подумал, что сам он бездарь и неумеха, вообразивший себя конструктором. Нарисовал пустяковый эскизик и решил, что создал совершенство.

Резкий взмах черного фломастера перечеркнул ватман жирным крестом.

— С обрешетки надо начинать, — сказал Андрей, наткнувшись на недоуменный взгляд высокого ремонтника. — Это вы правильно сказали.

— Круто, хозяин, черточки подводишь. Небось не одну неделю над этой штуковиной голову ломал, а тут раз! — и похерил… Что хоть нарисовано было?

— Узел глубокой сверловки… А точнее — новый велосипед.

— Велосипеды уж придуманы…

— К сожалению, такие здравые мысли иной раз поздно приходят в голову. Представьте себе, я чистосердечно считал, что если к моему велосипеду приспособить крылья розового цвета, поставить педали из нержавейки, а на руле пристроить компас, то он будет кататься много лучше.

— Это каким же манером?

— Вот и я сейчас думаю, каким же манером. К сожалению, эта земная проза посетила меня с некоторым запозданием.

Андрею не было жаль ни труда, затраченного на эскиз, ни потерянного времени. Ум его бился в поисках того оптимума, при котором идея может наиболее активно сочетаться с реальностью. Принцип вертолета был найден Леонардо да Винчи, но уровень тогдашнего развития техники похоронил на века это великое открытие, опередившее время. Конструкция узла, над которым работал Андрей, должна быть одновременно и прогрессивна, и жизненна, чтоб ее не убили разболтанные, утратившие микронную точность станки завода-изготовителя, не загробили комплектовщики заказного оборудования и не зарезала жадность требовательного заказчика. В его замысле должны соединиться две неконгруэнтности: шевлягинские мечтания и липченковский женский практицизм. Должно соединиться несоединимое — так, как в вакууме научились соединять алюминий с медью. Готовцев должен найти свой «вакуум» для узла, должен сделать шаг вперед, чтобы поднять тяжеленную и неподатливую реальность на очередную ступеньку технического совершенства.

— Андрюша, иди обедать! Конечно, ты уже застрял у своего ненаглядного кульмана. Так можно и с голоду умереть.

— Я в самом деле не хочу есть… Я позавтракал в самолете. Может, товарищи, хотят выпить кофе?

— Спасибочко… С утра, как говорится, хорошо почаевничали, — откликнулся Сергеич.

— Кофе много не выпьешь, — поддержал его напарник. — Под огурчик разве, под солененький…

— Ишь, как вас тянет на соленые огурчики… Перебьетесь. К вечеру надо в этой комнате кончить работу.

— Договаривались, хозяйка, ко вторнику.

— Теперь переговоримся. Комната Андрею нужна. Он по вечерам здесь работает над важным проектом.

— А нет у него проекта, Екатерина Ивановна, — сказал Сергеич, поднимая у кульмана бумагу, заляпанную побелкой. — Сей минут на наших глазах он свой проект кончил. Гляди, какой крест намалевал.

— Опять, Андрюша? — расстроенно спросила Екатерина Ивановна, немало уже видевшая таких размашистых крестов на ватманах сына.

— Опять, мама, — ответил Андрей и торопливо стал перекладывать бумаги из чемодана в портфель. — Извини, мне нужно ехать в ОКБ.

Екатерина Ивановна решительно отобрала у сына портфель.

— В ванную тебе нужно с дороги, переодеться тебе нужно, отдохнуть. Помешался на своем ОКБ. Десять дней был в командировке, и никакого землетрясения здесь не случилось и еще день тоже ничего не случится. И дорогие твои подчиненные тоже не умрут от тоски по собственному начальнику. Приведи сначала себя в порядок… Что у тебя за манера ходить с расстегнутым воротом? Кандидат наук, депутат, начальник, а вид словно у болельщика с Лужников. Прими ванну и надень голубую рубашку.

— Хорошо, мама, — улыбнулся Андрей, зная по опыту, что напрасно противоречить, когда мать говорит таким решительным тоном. — Я надену голубую рубашку и повяжу галстук. И туфли новые тоже обую. Они еще скрипят. А ты знаешь, мать, что современный руководитель непременно должен носить туфли со скрипом.

— Это верно, — откликнулся маляр. — Чтобы подчиненные заранее разбегались. Вы бы, хозяева, шли на кухню. Мы тут попросторнее развернемся, раз скорее надо дело кончить.

— Да, и туфли со скрипом, — настойчиво повторила Екатерина Ивановна, выходя из комнаты. — Представь, я не вижу в твоей иронии ничего смешного. Я, например, перед своими девушками из бригады никогда не появлялась растрепой. Внешний вид всегда дисциплинирует. И тебя, и твоих подчиненных.

— Какая ты у нас правильная и высокоорганизованная, мамуля…

— Когда обитаешь дома с тремя мужиками, а работаешь с двумя десятками женщин, иного выхода не остается, как быть правильной и высокоорганизованной… Ну что, тебя в ванную полотенцем гнать?

— Сейчас… Только, пожалуйста, не забывай, что скрипучая обувь всегда жмет ноги.

— Ничего, начальству положено терпеть. Зарплата у него хорошая, всем остальным он тоже лучше других обеспечивается. Не грех и потерпеть… Оставь, пожалуйста, в покое свой портфель. Из дома я тебя не выпущу, пока не приведешь себя в порядок и нормально не пообедаешь.