— Гитлер считал евреем даже квартерона. По Гитлеру, еврейская примесь вчетверо сильней арийской?

— Четыре ноль в вашу пользу! — подает голос Тата.

— Нет, ты представь себе, если бы не Гитлер, в мире сейчас было бы семьдесят миллионов евреев! Страшно подумать, когда ими и так все схвачено.

Сюда бы Довлатова — тут уж он Стасу точно вдарил бы и раскроил его черепушку, силы Сереже было не занимать! И на этот раз я бы его не удерживал. Любой суд его бы оправдал! Нет, почему Сережа мертв, а Стас все еще отсвечивает, хоть и старше на три года?

В этот момент Стас мне глубоко отвратителен. Даже Тата растерялась.

— Он пьян, — говорит она.

— Что у трезвого на уме….

— Ну и что, что пьян, — кричит Стас и машет недопитой бутылкой над головой. — Гитлер свою миссию выполнил, хотя и недовыполнил: изменил мир бесповоротно и навсегда.

— Ты уверен, что к лучшему? Дело не в количестве, а в качестве. Не только демографический, но и культурный пейзаж мира был бы иным. Сама цивилизация была бы другой.

— А знаешь, что сказал Гитлер перед тем, как пустить себе пулю в рот? «Человечество навсегда будет благодарно мне за уничтожение иудейского племени». Так и есть — он сделал эту черную работу за поляков, за литовцев, за украинцев, да хоть за французов. Они это сами признают. Им бы не выдержать конкуренции с евреями.

— Американы и бритты выдерживают…

— Ты думаешь? Сомневаюсь.

— Так не уничтожил же, — возвращает нас к нашему спору Тата.

— Недоуничтожил, — поправляет ее Стас. — У вас слишком живучий ген.

— А как их всех уничтожить? — спрашивает Тата. — Гитлер что, не знал про Америку?

— Он надеялся на американских немцев. Пятая колонна. Гитлер был идеалист, мечтатель, вегетарианец. При виде крови падал в обморок.

— Хорош вегетарианец! Двенадцать миллионов убитых: половина — евреи, другая — христиане.

— Вот! Сам признаешь, Гитлер — это не только холокост. Вторую мировую нельзя сводить к одному холокосту.

— Знаешь, что про вас говорил Тойнби? — продолжает Стас. — Вы — «историческая окаменелость». Тебя взять. Ты мне по плечо. А руки-ноги — таких крошечных не встречал ни у кого.

— Коли не встречал, то делай вывод: не все евреи такие деграданты, как я.

— Ручки-ножки — какие миленькие, — наваливается на меня мощная Тата, я возбуждаюсь и задыхаюсь в ее объятиях. Почему я клеюсь к ней, имея жену, которую дико ревную? Где ее носит!

— Настохренело про евреев, — распаляется Тата.

— Вот именно: евреи — стоячее болото. Можно увязнуть, — говорит Стас.

— Стоячее… — мечтательно повторяет Тата и начинает расстегивать мне ширинку.

— Цыц, малявка! А у меня не помню, когда стоял. Не на кого.

— А на меня! — удивляется Тата. — Я же папина дочка. Пусть кровосмешение. Помнишь, как всю меня мыл в детстве, а потом испугался. Смотри, отдамся еврею.

— Только попробуй!

— Ты мне не указ! А потом предъявлю как доказательство, что они действительно совращают и развращают нас, ариек. Вот за что их немцы уничтожали — из ревности и зависти.

В самом деле, я тащусь от славянок, включая обеих жен, а к своим дышу ровно.

— А негры объясняют расизм завистью белых к их причиндалам, — говорит Стас.

— Муде к бороде. Какая связь?

— Подтверждаю личным опытом. — Это, конечно, Тата. — Размеры выдающиеся, все внутренности выворачивает, но не в размерах счастье. Игры не хватает. Один механический акт, но какой! Обалденно! Работали, как две сексмашины. Мечта! Еще бы разок!

— Виагру не пробовал? — подначиваю я Стаса.

— Молчи, урод. Посмотри на себя в зеркало. Детские ручки-ножки, пузо у карапуза. Паук. Все ваше восточноевропейское еврейство, со своими особыми болезнями, несет на себе очевидные черты вырождения.

Почему урод? — думаю я. Каким уродился. Еще вопрос, кто из нас урод: одутловатое, оттекшее лицо, больное сердце, упал в обморок на даче, печень пошаливает, варикозные ноги, сутулится, туговат на ухо. Разве что в молодости?

— Так что тебя тогда беспокоит, коли мы все равно вырождаемся? Чего тогда нас уничтожать? — говорю я.

— Слишком медленно — вы деградируете уже четыре тысячелетия. А так бы особо не парился. Вырождение — способ вашего существования. Тем временем вы захватили своими жирными щупальцами бизнес, политику, науку, культуру — весь наш бедный шарик трещит от вашей жидовской хватки. Обнаглели вконец — нам, гоям, некуда податься.

— Люблю моего вырожденца, — шепчет Грубая Психея, забираясь — не без труда — ко мне на колени и тиская в своих пьяных объятиях. Я, понятно, млею, но как-то не по себе.