А дождь все идет и идет — наперекор прогнозам. Про вчерашний непредсказуемый я объяснил Лене, что это завтрашний предсказуемый, но что сказать про сегодняшний? Безнадега. «Я сначала дождь любила, а теперь люблю окно» — вот именно. У нас шесть окон в машине, и по ним стекают дождевые потоки.

Одно к одному: неожиданно вышли из строя пропановые баллончики, и мы теперь на холодном пайке, запивая его горячим чаем (электрические чайнички), — и на том спасибо. Даже китайская забегаловка в ближайшем Нортвилле оказалась из рук вон дурной — особенно в сравнении с аутентичными блюдами в нашем куинсовском Чайна-тауне.

Странная штука, но, вернувшись в Нью-Йорк и помня о преследовавшей нас подлюге непогоде, я все чаще думал об этом лесном кафедрале из высоченных, уходящих в небо, а иногда многоствольных сосен с вязким пахучим соком на золотистой чешуе, который, если засыхал и обрастал пепельным покровом, надо было на него подышать, чтобы вызвать прежний терпкий аромат древесной смолы (школа Лены Клепиковой). И не однообразно вечнозеленые ветви, а с ржавыми мертвыми вставками, и вся земля была усеяна рыжими иглами и пружинила под ногами: если подпрыгнуть — то к небосводу. На своем веку я повидал немало классных кафедралов, дуомо, соборов — один семибашенный в Лане чего стоит! — не говоря о классических в Реймсе, Шартре, Руане, Страсбурге, Флоренции, Бургосе, Милане, Кёльне, Нотр-Дам, наконец, и проч., но теперь не знаю, какой кафедрал лучше, — каменный или сосенный, рукотворный или нерукотворный? Да и есть ли такое противостояние, если творящие руки сами сотворены Творцом? Человек заместитель Бога на земле, оба — творцы, гений — прямое доказательство существования Бога, созданное гением создано при Его прямом участии, под Его диктовку: Парфенон, Реквием, Божественная комедия, Дон Кихот, теория относительности. Я уж не говорю о созданном самим Богом — Библии: Иов, Исайя, Иезекииль. Где разница между руко— и нерукотворным? А возомнивший себя Богом Виктор Гюго, который на самом деле Виктор Юго, тот и вовсе считал, что художник творит наравне с Богом.

Наравне с кем творит Бог?

Что было до Бога? Радуга-дуга, которую Он положил заветом между собой и землей? Или Он же ее и создал за пару дней до человека?

Вся беда в том, что я столько сложил слов из букв, а из слов книг — повторы неизбежны. А сколько книг я прочел, чтобы упомнить, что писали другие? Про сводчатый кафедрал из сосен и Бога в радуге я писать прежде не мог, так как видел их впервые, и дождь с холодиной были небольшой платой за такое — в полном смысле божественное — расширение опыта. А Лена еще жалуется, сидя под проливным в машине, что если бы можно было вертануть время вспять, она бы вчера, когда выглянуло солнышко, укатила обратно в Нью-Йорк. Кому бы тогда явился Бог сквозь доисторическую радугу во всем своем калейдоскопическом блеске и великолепии?

На исходе очередной из десятых годов — какая разница какой? Кто знает, может, это мой последний год — надо торопиться. Лучшие из лучших, с кем мне подфартило на этом свете, пусть и старше меня — Окуджава, Слуцкий, Эфрос, Бродский, Довлатов, — давно уже на том, а я доживаю заемные у Бога годы. Жизнь продолжается — да здравствует мир без меня! Чужой век, чужое тысячелетие, чужое лихолетье, чужое время, чужая-расчужая жизнь, все чужое. Сам себе чужой. Узнал бы я сам себя: тот Владимир Соловьев этого Владимира Соловьева? А этот — того? Что во мне прежнего? Кто я самому себе: двойник или тезка-однофамилец? Отошли мои вешние воды — сколько мне осталось зим? или вёсен? Если ты видел лето, осень, зиму и весну, то ничего нового тебе больше здесь не покажут, — слегка перевираю, переиначиваю цитату. Осмелюсь не согласиться здесь с моим домашним учителем имярек: Бога, явленного в радуге, я видел этой осенью первый раз.

И думаю, в последний.

3 сентября 1941. В Уфе в эвакуации в семье актрисы (позднее корректора) Норы Сергеевны Довлатовой (армянка, 1908–1999) и театрального режиссера Доната Исааковича Мечика (еврей, 1909–1995) родился сын Сергей Мечик. В советском паспорте значился как Сергей Донатович Мечик-Довлатов, по американским документам — Sergei Dovlatov. На фасаде дома № 56 по улице Гоголя в Уфе, где Довлатов родился, установлена памятная доска.

1944. Семья возвращается из Новосибирска в Ленинград и живет в коммунальной квартире в доме № 23 на улице Рубинштейна. Сейчас там установлена мемориальная доска с автопортретом Довлатова: «В этом доме с 1944 по 1975 г. жил писатель Сергей Довлатов».

1947. Когда Сереже было шесть лет, его родители разошлись. Позже Донат Исаакович Мечик женится на Люсе Рябушкиной, которая росла в семье писателя Геннадия Гора и одно время, будучи еще школьницей, присматривала за маленьким Сережей на даче в Комарове, писательском поселке под Ленинградом. Дочь Доната и Люси Ксана Мечик — сводная сестра СД.

1959. Довлатов поступает на филологический факультет, отделение финского языка, Ленинградского государственного университета им. А. А. Жданова; знакомство с сокурсницей Асей Пекуровской, будущей женой (первой).

Новогодняя ночь 1960 г. Соитие в Павловском парке с Асей Пекуровской, femme fatale, роковухой Довлатова. «Зачем они обременили себя штампами? — реплика их знакомой. — Вообще вся эта любовная история чрезвычайно театральная. Хотя черт знает чем закончилась».

1960. Провальное чтение Иосифом Бродским поэмы «Шествие» в комнате СД на ул. Рубинштейна. Поэма была раскритикована в пух и прах самим СД, Асей Пекуровской и их гостями — Бродскому было отказано в поэтическом даровании. «Прошу всех запомнить, что сегодня вы освистали гения!» — сказал ИБ, покидая этот квартирник. У авторов есть все основания полагать, что это унижение поэта плюс соперничество ИБ и СД из-за Аси Пекуровской («моей девушки», по словам Бродского) сказались на их дальнейших отношениях. См. главы «Иосиф и Сергей. Post mortem» & «Тайна любовного треугольника» в этой книге.