Пользуясь отсутствием Марка, я решил проведать лошадей, которых не выводили на двор в течение нескольких дней, и отправился в сторону конюшни. Подметавший пол конюх заверил меня, что за нашими конями хорошо ухаживают и что они ни в чем не нуждаются. В самом деле, и мой Канцлер и Красноногий Марка выглядели на удивление хорошо. После многодневной разлуки они оба были весьма рады меня видеть. Я подошел к Канцлеру и погладил его по продолговатой белой голове.

– Соскучился по свежему воздуху, старина? – мягко спросил его я. – Поверь мне, уж лучше немного потосковать здесь, чем разгуливать там, за этими стенами на свободе. На свете есть вещи гораздо более ужасные, чем заточение в стойле.

Проходящий мимо конюх бросил на меня странный взгляд, будто решил, что я слегка ненормальный.

– А вы разве не разговариваете со своими лошадьми? – осведомился я.

Тот в ответ лишь промычал что-то нечленораздельное и принялся снова подметать пол.

Попрощавшись с конями, я неторопливо направился в лазарет. По дороге я заметил, что посреди внутреннего двора монахи расчистили от снега небольшой участок земли и начертили на нем квадраты разных размеров. Полдюжины братьев играли в игру, которая заключалась в том, что сначала бросают кости, а потом по результатам броска совершают замысловатые ходы. Опершись на свою лопату, за ними наблюдал Багги. Увидев меня, монахи остановились и расступились в сторону, но я жестом велел им продолжать, не обращая на меня внимания. Об этой забаве, которой увлекались во всех монастырях бенедиктинского ордена, я знал со времен Личфилда. Она представляла собой сочетание детских классиков с игральными костями.

Пока я следил за игроками, появился брат Септимус, тот самый толстый, глуповатого вида монах, которого брат Гай все время попрекал за обжорство. Он тяжело пыхтел, пробираясь по глубокому снегу.

– Иди сюда, Септимус, – окликнул его кто-то из братии, и все остальные, как по команде, прыснули со смеху.

– Нет, нет, не могу. Боюсь упасть.

– Иди, не бойся. Мы играем по упрощенным правилам. Здесь нечего бояться. Даже таким, как ты.

– Ох нет, нет.

Тогда один из монахов схватил Септимуса за руку и, невзирая на протесты, вытащил его на середину очищенной от снега площадки, а сам тотчас отошел в сторону. Остальные, в том числе Багги, в ожидании предстоящего представления расплылись в довольной улыбке. Все случилось в мгновение ока. Септимус поскользнулся на льду и с ревом упал на спину, что привело к взрыву всеобщего хохота.

– Помогите мне, помогите! – орал бедняга.

– Глядите, он похож на мокрицу! Эй, мокрица, давай поднимайся!

– Давайте забросаем его снежками! – крикнул кто-то. – Надо же помочь ему встать на ноги!

Монахи тотчас ухватились за это жестокое предложение и принялись обстреливать Септимуса снежками. Из-за своей неуклюжести и тучности он оказался совершенно беспомощен. Он кричал и извивался, пытаясь увернуться от обрушившегося на него белого града. Глядя на него, я невольно отметил, что бедолага походит на выброшенную морем на берег черепаху.

– Хватит! – изо всех сил призывал он монахов к милосердию. – Братья, умоляю вас, уймитесь!

Но те продолжали обрушивать на него шквал снежков и насмешек. Надо сказать, что сцена, свидетелем которой мне довелось стать, отнюдь не была такой безобидной, как та, что произошла прошлым вечером. Я собрался было вмешаться и положить конец затянувшейся шутке, но не успел этого сделать, как позади меня раздался чей-то громкий голос:

– А ну-ка, сейчас же прекратите!

При виде внушительной фигуры брата Габриеля монахи тотчас бросили на землю свои снежки.

– И это, по-вашему, называется христианским братством? – гневно набросился он на них. – Неужели вам не стыдно? Сейчас же помогите ему встать, слышите?

Двое молодых монахов бросились к Септимусу, который, тяжело пыхтя, пытался подняться на ноги.

– В церковь! Всем сейчас же идти в церковь! Заутреня начнется через десять минут.

Увидев меня, ризничий вздрогнул, а когда монахи разошлись, подошел ко мне и сказал:

– Прошу прощения, сэр. Подчас монахи превращаются в проказливых школяров.

– В этом я уже убедился, – заметил я, вспомнив о разговоре с братом Гаем. – То, что мне довелось лицезреть, христианским братством не назовешь.

Ныне брат Габриель предстал передо мной совсем в ином облике, и я понял, что он не просто священнослужитель, а человек немалого авторитета и огромной нравственной силы. Пока я на него глядел, гнев на его лице сменился горечью и грустью.

– Такое впечатление, словно в этом мире люди только и ищут жертв и козлов отпущения. Особенно ярко это проявляется в тяжелые времена, когда в обществе обостряется напряжение. Как я вам уже однажды говорил, сэр, монахи, подобно мирянам, вовсе не защищены от происков дьявола.

С этими словами он поклонился и последовал за братьями в церковь.

Я же продолжил свой путь к лазарету и, миновав зал, направился в сторону внутреннего коридора. От голода у меня урчало в животе, и я заглянул на кухню, чтобы взять с тарелки яблоко. Мое внимание внезапно привлекло большое красное пятно за окном. Я подошел ближе, и в следующий миг меня обуял столь сильный ужас, что мне с трудом удалось удержаться на ногах.

В саду ничком лежала Элис, а рядом с ней валялся разбитый горшок. Она лежала в луже крови, которая все еще продолжала струйками растекаться по снегу.