Девушка нахмурилась, теребя краешек рукава.

– Нет, сэр. Кроме матушки, у меня не было родных. И в городе нас, Фьютереров, не очень-то жаловали. Вы сами знаете, люди предпочитают держаться в стороне от женщин, которые умеют исцелять недуги. – В голосе Элис послышалась горечь. – К знахаркам вроде моей матери и бабушки люди приходят, лишь когда они больны. А избавившись от хворей, не слишком утруждают себя благодарностью. Как-то раз к моей бабушке явился судья Копингер. Он был тогда молод, и его мучили спазмы в кишках. Она вылечила его, однако после, встречаясь с ней на улицах, он ни разу не удосужился кивнуть ей. А после смерти моей матери он со спокойной совестью снес наш дом. Мне пришлось за бесценок распродать всю мебель, потому что негде было ее держать.

– Я вам очень сочувствую, Элис. Можете не сомневаться, подобному произволу землевладельцев вскоре придет конец.

– Так что мне не к кому и незачем ходить в Скарнси, – продолжала девушка. – Даже в дни отдыха я остаюсь здесь, пытаюсь читать медицинские книги брата Гая. Он помогает мне разобраться, что к чему.

– Ну, по крайней мере, один друг у вас есть.

– Да, брат Гай очень добрый человек, – кивнула Элис.

– Скажите, Элис, а вы слышали что-нибудь о девушке, которая работала в лазарете до вас? Если я не ошибаюсь, ее звали Орфан?

– Я слышала, что она сбежала, прихватив с собой церковные золотые чаши. Впрочем, я ее не обвиняю.

Я решил не сообщать Элис об опасениях госпожи Стамп; девушка и так пребывала в печальном настроении, и ни к чему было усугублять ее тревогу. Желание прижать Элис к груди и тем самым хоть на миг избавить нас обоих от гнетущего чувства одиночества овладело всем моим существом, однако усилием воли я подавил этот порыв.

– Вы ведь тоже можете покинуть монастырь, Элис, – неуверенно предположил я. Однажды вы ведь уже оставили материнский дом и отправились в Эшер работать у аптекаря, не так ли?

– О, если бы только я знала, куда уйти! После того, что произошло в этом монастыре за последние десять дней, мне совершенно не хочется здесь оставаться! Большинство монахов исполнены похоти и злобы, и в их обрядах нет ни капли истинной любви к Богу. И я все время вспоминаю бедного Саймона. Он о чем-то хотел предупредить меня, но забрал свою тайну с собой в могилу.

– Да, я тоже постоянно вспоминаю его странные слова, – кивнул я и нагнулся к Элис. – Уверен, вам не стоит здесь оставаться. Я могу попытаться помочь вам, Элис. У меня есть связи и в Скарнси и в Лондоне.

Во взгляде девушки вспыхнула заинтересованность.

– Поверьте, я сознаю всю тяжесть вашего положения. Не сомневайтесь в искренности моего участия, Элис. Я вовсе не хочу, чтобы вы полагали, будто… – я запнулся, ощущая, как щеки мои залила краска, – будто я делаю вам одолжение. Но если вы согласны принять помощь от старого уродливого горбуна, я буду счастлив оказать ее вам.

Элис нахмурилась, а заинтересованное выражение, сверкнувшее в ее взгляде, стало более откровенным.

– Почему вы называете себя старым и уродливым, сэр?

– Мне скоро исполнится сорок, Элис, – пожал я плечами. – Так что у меня было время привыкнуть к тому, что все вокруг считают меня уродом.

– Но это не так, сэр, – с жаром возразила она. – Не далее как вчера брат Гай заметил, что ваше лицо являет собой редкое сочетание утонченности и печали.

– Надеюсь, брат Гай не разделяет порочных наклонностей брата Габриеля, – заметил я, иронически вскинув брови.

– Нет, что вы! Он совсем не такой! – воскликнула Элис с неожиданной горячностью. – Вам не следует оскорблять себя, сэр. В этом мире на долю каждого и без того приходится достаточно оскорблений.

– Да, вы правы, – пробормотал я с неловкой улыбкой.

Слова Элис подняли в душе моей целую бурю чувств, я был смущен и обрадован одновременно. Она не сводила с меня грустных понимающих глаз, и, не в силах совладать с собой, я протянул руку и коснулся ее руки. В следующее мгновение мы оба подскочили, потому что церковные колокола начали свой оглушительный бой. Рука моя упала на стол, и мы оба разразились нервным смехом. Тут дверь отворилась и вошел Марк. При его появлении Элис встала и поспешно отошла к посудному шкафу; я догадался, она не хотела, чтобы Марк видел ее заплаканное лицо.

– Простите, сэр, что я ходил так долго.

Марк обращался ко мне, но глаза его были устремлены на Элис.

– Я зашел в уборную, а потом задержался в палате, где лежат больные. Брат Гай сейчас там. Старый монах, кажется, очень плох.

– Брат Франциск? – спросила Элис, быстро повернувшись к нему. – Простите меня, господа, я должна идти.

Она проворно проскользнула мимо нас. Деревянные подметки ее башмаков застучали по коридору. Марк проводил девушку озабоченным взглядом.

– Похоже, сэр, Элис плакала. Вы не знаете, что произошло?