Под кустами алели целые россыпи цветов, и Тирта видела вьющихся над ними пчёл. Эта долина — как будто чаша обновлённой жизни среди мёртвых скал. Девушка сбросила плащ, чтобы высвободить руки, натянула лук и застыла с высоко поднятой головой, как вилорог–часовой, прислушиваясь.

Журчание воды, жужжание пчёл, хруст пони, которые утоляли голод листьями с кустов, — вот и все, что она услышала. Шагов фальконера или каких–нибудь других звуков со стороны следов не доносилось. Да и другие её чувства ничего тревожного не воспринимали. Пока вновь не появился её спутник. По–прежнему держа оружие в руке, с лицом — судя по тому, что было видно из–под шлема, — напряжённым и холодным. Тирта к этому времени научилась понимать его, как, может, ни одного другого человека, и сразу же ощутила исходивший от него холодный гнев.

— Нашёл?.. — она решила, что не позволит относиться к себе так, как воин привык относиться к женщинам, — как к низшим существам. Всё, что ждёт их на этой спорной территории, они должны встречать вместе и наравне.

— Идём, если хочешь! — ей показалось, что в голосе его промелькнуло презрение и подозрительность. Словно он вынужден служить ей временно, но относится к ней, как к чему–то незначительному. Держа лук в руке, наложив стрелу на тетиву, девушка последовала за ним…

…вдоль цепочки пятен крови, над которыми вились мухи. Когда же они прорвались сквозь эту сплошную стену кустов, перед ними открылась широкая просека, чуть ли не луг. В дальнем конце её стояла лошадь, взнузданная и осёдланная, с украшениями, какими пользуются жители низин. Это был не горный пони, а конь торской породы — знаменитые лошади, каждая из которых стоит годового урожая целого поместья. Лошади эти небольшие и внешне не броские, но известны своей выносливостью, скоростью и стойкостью. И поэтому вполне стоят своей высокой цены.

Лошадь стояла над телом, лежавшим в истоптанной траве, и когда они вышли из кустов, оскалила зубы и сделала несколько шагов навстречу, словно собираясь напасть. Тирта слышала, что таких лошадей готовят и для битв, и стальные подковы на их передних копытах легко сокрушают любого пешего врага.

Девушка попыталась направить лошади успокаивающую мысль, как поступала с пони. Она почувствовала, что и фальконер таким же способом пытается усмирить беспокойную рассерженную лошадь. Потому что от неё исходил не только страх, но и гнев, эту эмоцию было легче всего распознать.

Лошадь дважды качнула головой, толкая носом тело в траве. Потом, легко обогнув это тело, всё–таки перешла в нападение. Тирту встревожило и удивило, что она не смогла достичь животное своей мыслью. Должно быть, лошадь была очень сильно рассержена, на грани безумия. Но девушке не хотелось стрелять, и она была уверена, что и спутник её не подумает свалить торгианца стрелой.

Тирта вложила все свои силы в последнюю попытку достичь животное мыслью… И торгианец свернул, теперь он не мчался непосредственно к ним, а начал бегать по лугу взад и вперёд, всего лишь преграждая доступ к телу. Они по–прежнему стояли на месте, сосредоточенные, стараясь передать мысль, что они не причинят вреда — ни самому коню, ни тому, кого он защищает.

Бег коня сменился шагом, потом торгианец остановился, фыркнул, грива его упала вперёд, глаза полузакрылись. Передней ногой он взрыл землю, так что клочья дёрна полетели в стороны.

Хотя оба они молчали, казалось, Тирта и фальконер могут обмениваться мыслями и без слов. Одновременно, плечо к плечу, они направились к возбуждённой лошади. Фальконер опустил руку, ствол его ружья был направлен в землю. Тирта не убрала лук, но и не натягивала тетиву.

Торгианец снова фыркнул, попятился. Гнев его сменился неуверенностью. Критический момент, когда он готов был слепо напасть на людей, миновал.

Шаг за шагом, безостановочно посылая мысль о своей доброй воле, двое людей наступали, а лошадь отступала. Наконец она отошла в сторону и позволила им приблизиться к человеку, который лежал лицом вниз в окровавленной траве. На нём была кожаная одежда всадника с низин, поверх неё кольчуга. Отремонтированная чуть большими по размеру кольцами, но всё же в гораздо лучшем состоянии, чем сейчас можно найти на рынках. Шлем скатился с обнажённой головы в сторону. Но лица не было видно, только чёрные волосы. Человек лежал на животе.

Нога в засохшей крови, кровь на шее и на плече… Фальконер наклонился и перевернул его. Тело повиновалось, застывшее, словно замороженное.

И в следующий же миг девушка изумлённо охнула. Молодое лицо — хотя Древние сохраняют молодой вид до весьма преклонных лет — искажала предсмертная агония. Но внимание Тирты приковало другое — то, что она увидела на груди, поверх кольчуги. Сам мертвец её не удивил. Она слишком часто видела смерть, и в гораздо худшем обличье.

Но ни у кого до сих пор не видела она такого знака, как герб с церемониальной одежды. А тут на неё смотрел ястреб с раскрытым клювом — знак Дома. Дома Ястреба. Но она и есть Дом Ястреба! Кто был этот незнакомец, надевший знак, который составляет теперь всё её наследство?

Тирта наклонилась вперёд, разглядывая его, надеясь найти хоть какое–нибудь различие в гербе. Ведь знаки Дома — гордое и ценное достояние каждого клана. Скопировать такой знак и носить его — неслыханное дело.

— Твой родич? — голос фальконера звучал холодно и оценивающе.

Тирта покачала головой. Хотя это действительно был знак её Дома. Может, его прихватил с собой какой–нибудь беженец из Карстена, а потом знак был украден, продан, просто отдан? Но чтобы церемониальный знак Дома с головой ястреба мог быть кем–нибудь добровольно отдан! О таком даже подумать невозможно!