— Я и на два напьюсь. Не хватает мне еще один грех на себя брать — транжирство. Что есть, то и истрачу. Я всегда так делал.

Отец взял засаленную бумажку и отдал дяде Джону два серебряных доллара.

— Бери, — сказал он. — Раз надо, значит, надо. Другому указывать никто не смеет.

Дядя Джон взял обе монеты.

— Не сердись… Ты ведь знаешь, мне это нужно.

— Да брось ты, — сказал отец. — Ты сам знаешь, что тебе нужно.

— Ночь впереди — как я ее протяну? — сказал дядя Джон. Он повернулся к матери. — Ты не обидишься на меня?

Мать не подняла головы.

— Нет, — тихо ответила она. — Нет… иди.

Дядя Джон встал, как потерянный, зашагал прочь и скрылся в сумерках. Он вышел на шоссе и пересек его у бакалейной лавки. Подойдя к сетчатой двери, он снял шляпу, швырнул ее в пыль и придавил каблуком в припадке самоуничижения. И помятая черная шляпа так и осталась лежать в пыли. В лавке он направился прямо к полкам, где за проволочной сеткой стояли бутылки виски.

Отец, мать и дети смотрели дяде Джону вслед. Роза Сарона выражала свое негодование тем, что не поднимала глаз от картошки.

— Бедняга, — сказала мать. — Может, надо было… да нет… Я еще не видела, чтобы человек так убивался.

Руфь перевалилась на бок в пыли, поближе к Уинфилду, притянула его к себе за ухо и зашептала:

— Я сейчас буду пьяная.

Уинфилд прыснул и зажал рот ладонью. Сдерживая дыхание, чтобы не фыркнуть, лиловые от натуги, дети отползли за палатку, вскочили и с визгом пустились наутек. Они спрятались в ивняке и там дали волю смеху. Руфь скосила глаза, побежала, пошатываясь из стороны в сторону, и высунула язык.

— Я пьяная, — сказала Руфь.

— Смотри! — крикнул Уинфилд. — Смотри на меня, я дядя Джон. — Он замахал руками и надул щеки; он вертелся волчком до тех пор, пока не закружилась голова.

— Нет! — крикнула Руфь. — Вот как надо! Вот как! Я — дядя Джон. Я совсем пьяная.

Том и Эл тихо шли ивняком и вдруг увидели ошалело носившихся детей. Было уже темно. Том остановился, приглядываясь.

— Да ведь это Руфь и Уинфилд. Что с ними такое? — Они подошли поближе. — Вы что, очумели? — спросил Том.

Дети остановились, застигнутые врасплох.

— Мы… мы играем, — сказала Руфь.

— Глупая игра, — сказал Эл.

Руфь дерзко ответила ему:

— Не глупее других.

Эл пошел дальше, говоря:

— Руфь хочет порку заработать. Она давно на это набивается. Сейчас самое время ей всыпать.

Руфь скорчила гримасу у него за спиной, растянула губы пальцами, высунула язык, дразня его всеми известными ей способами, но Эл не оглянулся. Она посмотрела на Уинфилда, думая снова приняться за игру, но все было испорчено. Они оба знали это.

— Пойдем к речке, нырнем с головой, — предложил Уинфилд. Они пошли к берегу, пробираясь среди кустов, злясь на Эла.

Эл и Том не спеша шли к лагерю. Том сказал:

— Зря Кэйси так сделал. Правда, от него следовало этого ждать. Он все говорил, что ничем нам не помогает. Он чудной, Эл. Все думает, думает.

— Проповедник — такое уж его дело, — сказал Эл. — У них у всех голова бог знает чем забита.

— Как, по-твоему, куда это Конни пошел?

— Наверно, за кустик понадобилось.

— Что-то уж очень далеко он этот кустик выбрал.

Они шли среди палаток, держась ближе к стенкам. У палатки Флойда их остановил негромкий окрик. Они свернули к ней и присели у входа на корточки. Флойд чуть приподнял брезентовую полу.

— Ну как, едете?

Том сказал:

— Сам не знаю. Думаешь, все-таки лучше поехать?

Флойд невесело рассмеялся:

— Ты же слышал, что сказал понятой? Не уедешь — выкурят. Думаешь, этот молодчик не отведет душу после мордобоя? Его банда сегодня же вечером нагрянет сюда нас выкуривать.

— Пожалуй, и в самом деле лучше убираться восвояси, — сказал Том. — Ты куда поедешь?

— Как и говорил — к северу.

Эл сказал:

— Слушай. Мне тут один рассказывал о каком-то правительственном лагере. Где это?

— Там, наверно, полно.

— А все-таки, где это?

— Поезжайте по девяносто девятому к югу. Миль двенадцать — четырнадцать проедете, свернете на восток к Уидпетчу. Оттуда недалеко. Только там переполнено.

— Говорят, хороший лагерь, — сказал Эл.