Масштаб мероприятия был беспрецедентным. «Финский иллюстрированный журнал» («Suomen Kuvalehti*) писал: «29 февраля в нашей стране провели праздник, подобного которому у нас никогда не бывало»{691}. В отчете «Правительственному вестнику» говорится: «Стечение в Гельсингфорс народа, желавшего принять участие в этом торжестве, было громадно — оживление на улицах небывалое. Гостиницы и все частные квартиры в городе были переполнены гостями из провинции… несмотря на назначенные к этому дню два экстренных поезда, в вагонах трудно было добиться места. <…> Все почти сельские и городские общества послали своих представителей к этому торжеству в Гельсингфорс, а если прибавить, что здесь собраны теперь и земские чины нынешнего финляндского сейма, то можно поистине сказать, что весь финский народ присутствовал на торжестве через своих представителей»{692}. По прикидкам автора записки, в Хельсинки съехалось не менее 35 тысяч человек. Весь город был торжественно украшен.

Открытие памятника началось богослужением в Николаевской церкви, в котором участвовали как депутаты сейма, так и уполномоченные от своих общин со всех концов Финляндии. После богослужения его участники перешли из собора на площадь, которая была запружена народом. До отказа были забиты балконы, окна и даже крыши окружающих площадь домов. Генерал-губернатор Ф. Л. Гейден зачитал краткое приветствие императора, после чего покров с памятника был снят и прозвучали речи представителей городского и крестьянского сословий сейма, ланд-маршала — главы дворянского корпуса сейма, а также председателя городского правления Хельсинки, признанного вождя конституционалистов Лео Мехелина. Он, в частности, сказал: «Те права, которые предоставляют нам наши основные законы, укоренились в народном сознании, и в этой крепкой твердыне не могут быть нарушены какими-либо нападками, подобно тому, как скалы на наших берегах не могут быть сокрушены морскими волнами»{693}. Прозвучали гимн «Боже, царя храни» и песня, ставшая неофициальным гимном Финляндии — «Наша страна», к подножию памятника были возложены венки. Под торжественный марш мимо памятника прошли студенты и студентки, преклоняя перед ним знамена своих землячеств{694}. На этом церемония открытия была завершена.

Однако торжества продолжались. Помимо парадного завтрака у генерал-губернатора уже силами городского управления был устроен грандиозный обед на 1500 персон для депутатов сейма и представителей провинциальных общин, а беднякам за счет города раздавалось угощение. Вечером в парке Кайвопуйсто состоялось народное гулянье и был дан концерт, а также произносились речи о выдающейся роли Александра II в финской истории. «С наступлением сумерек, — писали «Московские ведомости», — весь город принял феерический вид. Не было в доме окна, где бы не горело свечей. Повсюду мелькали транспаранты с инициалами императора Александра II, бюсты покойного императора в роскошной зелени и цветах, залитые светом электрических ламп, газовые вензеля и звезды. Подобной иллюминации не запомнят даже старожилы Гельсингфорса»{695}.

Конечно, во многих тщательно продуманных деталях праздника были выражены идеи конституционализма и сепаратизма, владевшие умами финской элиты. Как с возмущением отмечалось в «Московских ведомостях», «финляндские “патриоты” употребили все усилия к тому, чтобы превратить это торжество в праздник финляндской “государственности”, в праздник “возрождения в Финляндии конституционного государственного устройства”»{696}. В речах постоянно звучало восхваление идей конституционализма, Александр II превозносился главным образом как царь, возродивший финскую парламентскую традицию. Распорядители-студенты украсили себя бантами национальных цветов — синего и белого, повсюду висели флаги с изображением финляндского герба. При этом почти не видно было российских флагов и напрочь отсутствовали листовки с русским текстом речи Александра III, тогда как переводы этой речи на финский и шведский языки раздавались всем желающим. Словом, открытие памятника Александру II стало грандиозной демонстрацией протестных настроений, овладевших к тому времени широкими слоями населения Финляндии. Сам памятник стал одним из символов финской государственности, конституционного устройства и самоуправления, а также представления финляндцев о «хорошем» царе, которое должно было служить живым укором ныне здравствующим монархам. Именно в таком качестве памятник на Сенатской площади и был использован чуть позже, в период, когда «поход на Финляндию» приобрел более жесткий и неотвратимый характер.

Этот период связан с именем последнего русского императора. Именно Николай II назначил генерал-губернатором Финляндии решительного сторонника унификации Н.И. Бобрикова, который «взял быка за рога» и инициировал издание так называемого Февральского манифеста. Манифест был подготовлен втайне от финляндцев и неожиданно издан 3 февраля 1899 г. Его суть заключалась в том, что общегосударственные законы, касающиеся также и Финляндии, равно как и финские законы, затрагивающие общегосударственные интересы, должны приниматься по решению Государственного совета и утверждаться императором. От сейма запрашивалось лишь заключение — таким образом, его роль сводилась до уровня совещательного органа. Финляндцы восприняли манифест как нарушение конституционных законов, как государственный переворот{697}.

С момента опубликования Февральского манифеста отношения российской власти и основной части финских политических сил перешли в стадию открытого конфликта. Доверие к царю, к слову, данному с самой вершины власти, было подорвано. Усугубило ситуацию демонстративное нежелание Николая II прислушаться к финскому общественному мнению. Он не принял представителей Сената, просивших подтверждения незыблемости конституционных прав, и, что было воспринято еще болезненнее, отказался принять в начале марта народную делегацию числом в пятьсот человек, которая везла царю так называемую Большую петицию. Этот документ подписала пятая часть населения Финляндии — более полумиллиона человек. Форма отказа Николая II была оскорбительной для членов депутации: он сообщил, что, разумеется, не примет их, хотя они и не виноваты, и приказал им отправляться домой. Если в Петербург направлялись верящие в справедливое решение и в большинстве своем лояльные просители, то возвращались оттуда оскорбленные и озлобленные люди. Финляндцы сплотились в единый фронт, готовые отстаивать свои права и противостоять власти, поправшей, по их мнению, их конституцию{698}. Началось движение пассивного сопротивления, одной из символических репрезентаций которого стало демонстративное поклонение памятнику Александру II.

Формы выражения протеста были разнообразными — от траурных облачений женщин до ежегодно проводившихся больших певческих праздников, являвшихся фактически формой скрытых манифестаций. Сам день объявления манифеста несколько лет особым образом «отмечался»: все окна городов затемнялись и «патрулировавшие» в этот день толпы добровольцев устраивали кошачий концерт под каждым освещенным окном. Наоборот, день рождения одного из деятелей национального возрождения, поэта Йохана Людвига Рунеберга, отмечали, помещая в каждом из окон горящую свечу {699} . Одним из эпицентров протестного манифестирования был монумент Александру II, который по особым дням становился объектом поднесения букетов и венков [48] . О том, как искусно использовался памятник русскому императору в протестных целях, повествует комплекс документов, хранящихся в архиве генерал-губернатора Финляндии {700} .

В записке от 1901 г. с возмущением констатировалось: «С 1899 года имеющийся в г. Гельсингфорсе памятник в Возе почившего Государя Императора Александра II стал, казалось бы, предметом сочувственных ему манифестаций, но, в сущности, он направлен против новой русской политики в крае. Ныне же, с усилением газетной цензуры, памятник стал предметом возложения венков со столь откровенно резкими надписями, которые никогда не были бы допущены на страницы газет и вполне заменяют передовицы “Nya Pressen” [Новая пресса]» {701} . [49] В деле содержится перечень разнообразных демонстративных акций, эпицентром которых был памятник Александру II. Так, 31 декабря 1900 г. к памятнику были возложены три венка в виде кантеле (финского национального музыкального инструмента), украшенных сине-белыми лентами с надписями в стихах на шведском языке. Помимо короткого текста «На память князю свободы» на лентах большого венка в форме кантеле была следующая надпись: «Сила для защиты законного права, мужество, чтобы сберегать разум, — это то, что хотят у нас похитить и не только у нас, но и у нового поколения. Но… никогда подобное учение не найдет доступа в наши умы! Только нашлись бы у нас мужество и сила! Ни господина, ни раба! Для трусости же — срам и могила! Это да будет лозунгом нынешнего времени! Государственные мужи, черпайте из этого источника!» Надпись на лентах малого венка в виде кантеле призывала верить, что наступит новый свежий и добрый день, когда насилие обратится в прах. {702}