* * *

Три недели назад у гостиницы в Сиднее ко мне подошел человек, по-русски сказал: «Здравствуйте» — и целый час не отпускал, потом: «Говорите, говорите, пожалуйста». Человека зовут Николаем. Николай Олексин работает в порту грузчиком. Могилевского парня, во время войны попавшего в плен, занесло бог знает куда. Сейчас он плачет оттого, что неожиданно слышит в Сиднее русскую речь. В Австралии все участники перелета были в гостях у русского клуба. Русские, живущие в Сиднее, собираются раз в неделю. Мы увидели в клубе наши газеты, наши журналы, пластинки советских песен, портреты наших парней-космонавтов. В Сиднее есть и другой русский клуб, где до сих пор висят портреты Николая II, где старики до сих пор говорят друг другу «ваше превосходительство». В такой клуб нас пригласить побоялись. В первом же клубе на стол было поставлено все, что может поставить на стол русский человек, встречающий гостя. Говорили, пели песни. Михаил Михайлович Сомов рассказал, как, почему и на каких самолетах летим в Антарктиду.

Очень хотели слышать о Быковском и Терешковой. Я рассказал, как все было на космодроме в этом году, как заседала Государственная комиссия, чем занимались космонавты перед полетом, какие песни пелись на космодроме, с кем дружит Быковский. Я никогда не видел, чтобы люди с таким волнением слушали.

* * *

И как красив, как дорог всем человек, в котором его радости и заботы живут вместе с радостями и заботами родины. Много имен можно вспомнить сейчас, но, пожалуй, самых высоких слов заслужили люди, имена которых мы до времени не называем. И среди других рабочих, инженеров, конструкторов, ученых Главный Конструктор. Это его имя космонавты называют с волнением. Это ему на грудь на глазах у многих тысяч людей уронила голову космонавтка Терешкова. После полета Валентина от волнения и радости сразу не смогла доложить, разрыдалась.

Я давно мечтал встретиться с этим удивительным человеком. Встретил его летом на космодроме. Он был в полинявшей на солнце рубашке, в порыжевших ботинках, он показал журналистам ракету, познакомил с командой старта: «Вот он нажимал кнопку при пуске первого спутника. А этот теперь даст команду».

Конструктор внимательно, чуть склонив голову, слушал доклады, просил что-то проверить. Он был сосредоточен, время у него было рассчитано по минутам. Вечером мы видели его белую рубашку под тополями у домика, где спал перед стартом Быковский. Я записал летом в блокноте: «У этого человека нет, наверное, никаких слабостей. Он не волнуется».

Второй раз я встретил его на свадьбе Терешковой и Николаева. Мы стояли у колонны в пустом фойе. В зале за столами кричали «Горько!».

— Очень хочется, чтобы они были счастливы, — сказал Главный Конструктор.

— На космодроме мы, журналисты, очень волновались за Валю…

— А я… я три ночи совсем не спал. Однажды уснул, просыпаюсь в поту — показалось, спал слишком много. Схватил будильник — спал всего девять минут…

После этой встречи в блокноте остались новые записи: «Главный Конструктор так же, как все, волнуется, может не спать». Человек стал еще дороже оттого, что он как все — человек. Оттого, что он вместе с тобою входит в двести двадцать пять миллионов душ твоего государства.

* * *

Наконец, последние встречи этого года с людьми тут, в Антарктиде. Кого назвать? Антарктида всем предъявляет одинаковый счет.

Слабых Антарктида не терпит. Морозы тут, каких нет в другой точке земли. Полярная ночь. Ледяные пустыни. Ветры такие, что падаешь с ног и ломаются мачты радиостанций. Снега в одну зиму укрывают поселок, будто его и не было.

Медленно тает календарь в этом краю. Люди работали. Летали самолеты на ледяной купол. Тысячами километров измерен путь тракторов к самой далекой станции континента. Целый год ученые ловили голос далеких звезд, ловили в круглые зеркала холодное пламя полярных сияний. Каждую ночь ученых поднимал с постели будильник, они шли к засыпанным снегом приборам. И прежде чем взглянуть на прибор, надо было его откопать самой обычной лопатой.

Всякая работа тут тяжелее, чем на земле. Но я не слышал, чтобы кто-нибудь жаловался.

Кто из людей останется памятью этого года? Я назвал бы всех, кто зимовал в Антарктиде.

Назвал бы летчиков, прилетевших сюда за двадцать пять тысяч верст. И уж коли всех назвать невозможно, надо назвать одного: Ильяса Абушаева. Ему лет сорок с лишним. Национальность — татарин, профессия — бульдозерист.

Четвертый раз в Антарктиде. От бульдозера, который тут беспрерывно ворочает снег, до точной науки, казалось бы, далеко. Но тут, в Антарктиде, плотник ли ты, повар, сейсмолог или радист — все одинаково служат науке. Уважение к человеку определяется тут отношением к делу и дружеским чувством к товарищам. Я спрашивал десять разных людей: кого назвать в новогоднем репортаже для «Правды». Десять человек ответили: Ильяса Абушаева. В экспедиции все будут довольны, если прочтут в «Правде» эту фамилию.

Этот снимок сделан в Антарктиде, в Мирном, за четыре минуты до Нового года.

* * *

Сейчас 75 зимовщиков Мирного крепко спят после аврала. Скоро утро, срываю еще один календарный листок. Один день до Нового года. Антарктида готовится к новогоднему вечеру. Будет все, как там, на Большой земле. Есть даже елка. Мы привезли ее самолетом из Подмосковья. Елка уже оттаяла и удивительно пахнет лесом. Когда там, на родине — в Ленинграде и Москве, на Енисее и в Горьком или Воронеже — вы подниметесь с бокалами в новогоднюю ночь, вспоминайте о нас. Мы тоже встанем с бокалами и будем глядеть на часы. Наш первый тост будет за самое дорогое — за Родину. Ее заботы — наши заботы. Ее успехи — наши успехи. Ее радости — наши радости. За Родину — наш первый тост.

С Новым годом, друзья!

Фото автора. Антарктида, Мирный.

 30 декабря 1964 г. (по радио).

Он повернулся набок. Щека коснулась холодного снега, и сознание прояснилось. Он увидел, что лежит не один. Почти рядом, лицом вниз.