А спустя несколько часов, совсем в другом районе города, поднялся из кровати Виолиций.

Спал он в ту ночь превосходно, без сновидений, проснулся в прекраснейшем расположении духа, однако во время чистки зубов вспомнил о предостережении Шарпа, вспомнил его недовольный взгляд, и плохие предчувствия набросились на конца, крепко подпортив ему утро.

Поэтому, вместо обыкновенного душа, Виолиций решил принять ванну с ароматными, укрепляющими-восстанавливающими-расслабляющими приправами и, лёжа в теплой воде, завёл разговор с любимой уточкой.

– Только ты меня понимаешь! – сообщил конец резиновой зверушке, и та доверчиво потёрлась о его щеку. – Ну как можно было устоять? Кровать первого китайского императора! И – она… Она богиня, Кряка!

– Ты умный и красивый! – ответила Кряка, внутри искусственной плоти которой прятался искусственный дух. – Всё будет хорошо, я уверена! Что случилось?

– Ну, обо всём тебе знать, наверное, не стоит… – Конец подумал, что его могущественный враг не погнушался бы даже допросом Кряки. – Это для тебя же лучше, уточка моя. Просто плавай и радуй хозяина. Ну, кто хочет почистить перышки?

И Кряка весело закружилась по ванной, отчаянно работая клювом и устраивая маленькие водовороты лапками. На край ванны вскочила Ванда, большая и пушистая кошка. Говорить она не умела, потому что была настоящей, но Виолиций любил её не меньше уточки. И, по правде сказать, даже чуть больше, чем командоршу. Ванда, кажется, в этом сомневалась, поскольку смотрела на хозяина с укоризной.

– Я больше не буду! – пообещал Виолиций. – Если со мной что-нибудь случится, кто о вас позаботится, хорошие мои?

– Мрр, – сказала Ванда. – Мрряу!

– А, так ты жрать хочешь? – сообразил конец.

– Мрряу…

– Вредное ты создание.

– И противное, – добавила от себя уточка, за что получила когтистой лапой по резиновой башке.

Ванда совсем не говорила, но многое понимала.

Покормив кошку, Виолиций привёл себя в порядок, оделся и приготовил завтрак. К приёму пищи молодой конец относился более чем серьёзно, и спустя час его стол украшали целых пять блюд. Закончив с сервировкой, конец повязал салфетку, согнал со стула кошку и приступил к еде. Однако противные мысли, разогнанные было купанием и кулинарией, воспользовались ситуацией и вновь бросились в атаку, изрядно подпортив Виолицию удовольствие. И даже артишоки под шасским ореховым соусом не смогли отвлечь конца от печальных размышлений.

«За что, за что Альфонс меня ненавидит? – думал Виолиций, методично работая челюстями. – Что я ему сделал такого, чтобы так меня преследовать? Что за противный народ эти чуды! Злые, злопамятные, зловредные, несдержанные… Они похожи на само зло… А Альфонс – на самое большое зло. И наверняка меня погубит… Правильно дядя Граций сказал, что у меня стоп-кран не работает. Впрочем… А у кого из наших он работает? Просто я постоянно попадаюсь… А если да Вега расскажет Лихтенштайну, что я показывал Роксане кровать? Ох! Командор войны снимет с меня кожу и закажет себе новые сапоги! Это же чуды! Злые, зло…»

Однако довести перечисление чудских грехов до конца у конца не получилось. Раздался мелодичный звук вызова, Виолиций аккуратно вытер губы салфеткой, взял трубку и взглянул на экран. Абонент не определился.

«Ответить?»

Виолиций посмотрел на Ванду. Ванда перестала умываться и посмотрела на Виолиция.

«Ответить?» – повторил беззвучный вопрос конец.

«А куда деваться?» – беззвучно откликнулись зелёные глаза Ванды.

– Алло? – робко осведомился Виолиций, поднеся телефон к уху – выглядеть трусом в глазах любимой кошки было выше его сил. – Я слушаю.

– Здравствуй, милый! – жарко прошептала Роксана Лихтенштайн. – Ты вспоминал обо мне?

– Постоянно! – Откровенно говоря, когда дама из списка «Желаемое» перемещалась в список «Полученное», её образ начинал стремительно тускнеть, однако сейчас обстоятельства складывались так, что командорша в памяти Виолиция задержалась. – Мне сейчас немного…

– Неудобно говорить? – догадалась чуда. – Понимаю, милый, но тебе и не надо ничего говорить, просто послушай. То, что произошло между нами, – это было прекрасно, но я тщательно всё обдумала и поняла, что мы должны остановиться.

Роксана выдала стандартный для согрешившей чуды монолог, и потому конец, прекрасно знающий особенности рыжих красавиц, машинально ответил привычной фразой:

– Звони через год.

Однако командорша его не услышала.

– Прости, если можешь.

– Могу! – с излишней готовностью воскликнул Виолиций. – То есть мне будет трудно, но я смогу!

– Крепись! – с чувством ответила Роксана. – Я буду рыдать за нас обоих, а ты крепись!

– Буду.

Виолиций вернул телефон на стол, рассеянно посмотрел на недоеденные артишоки и покачал головой: всё, абсолютно всё шло в привычном ключе, и если бы не проклятый Альфонсо…