Галина приехала в Москву десять лет назад семнадцатилетней девчонкой, не имея ни профессии (что в ее возрасте, в общем-то, естественно), ни понятия, чем же она будет заниматься, ни родственников, ни друзей, ни даже просто знакомых.

Конечно, она была не лишена таланта и, более того, обладала, наверное, самой (если к понятию «талант» подходит такое выражение) рентабельной его версией — выдающимися способностями к общению, необычайной коммуникабельностью и находчивостью.

В первый же день познакомившись на Арбате с ребятами из рокерской (теперь бы сказали — «байкерской») тусовки, которые, как выяснилось, оказались там совершенно случайно (люди они были серьезные, солидные — не киноманы какие-нибудь, не хиппи и не мелкие торговцы матрешками «под Горбачева»), Галина уже через три месяца вышла замуж за высокого, крепкого парня, очень уважаемого в своем кругу. Он гонял по Москве на почти настоящем «Харлее-Дэвидсоне», своими руками доведенном до очень приличного вида. Все друзья-приятели почему-то никогда не называли его по имени, исключительно по прозвищу — Фонарь.

Этот Фонарь в первую же ночь, притащив милую девушку к себе домой, оттрахал ее так, что на следующий день Галина едва смогла встать с постели. Она мужественно вынесла все причуды Фонаря, до которых он был горазд и которые среди Галининых ростовских одноклассников не были в ходу. Там все происходило как-то проще и значительно быстрее, никто не мучил Галю по пять часов кряду: «перепихивались» быстренько и грубо после трех бутылок портвейна или пары косяков хорошей дури. А здесь — просто какая-то порнография была! Галина не показывала вида, что все это ей в диковинку, хотя, что такое оргазм, она так и не поняла: все ощущения девушки сводились к тому, что она долгими ночами терпела, пока Фонарь долбил ее внутренности твердой горячей штуковиной. Иногда она казалась себе очередным фонаревским мотоциклом, который тот либо рихтует, либо просто пытается в сердцах разломать. По крайней мере, к своим «тачкам» (которых у него было уже две) Фонарь относился примерно с такой же своеобразной нежностью. Вскоре «невеста» стала законной женой.

Она твердо решила вытерпеть все, потому что знала: выпавшее на ее долю — далеко не самое (ох, не самое!) худшее из того, что могло бы с ней произойти в столице.

Худо ли, бедно ли, но какое-то время молодые прожили вместе. Однако почти сразу после свадьбы поступила Галина в МГУ: умненькая оказалась девочка — сдала экзамены, набрала проходной балл. И никаких взяток, если не считать недельного проживания на даче у видного московского журналиста Вихрева… (Вихрев работал в одном из первых модных толстых, сверкающих глянцевой обложкой, журналов.) И нескольких телефонных звонков этого самого Вихрева каким-то своим знакомым, которые его очень — ну просто очень! — уважали и ценили.

С курсовой работой ей тоже повезло — грянул путч 1991 года, и Галя сделала обзорное интервью с защитниками Белого дома, которое, на волне всеобщего ликования, прошло не то, чтобы «на ура», а просто «на ура с упоением».

Интервью в разных видах — где с сокращениями, где с добавлениями — опубликовали ведущие московские издания. Не без помощи, конечно же, Вихрева. С этого момента карьера Гали Ипатьевой начала развиваться настолько быстро, так стремительно набирая обороты, что за ней уже не поспевали колеса почти настоящего «Харлея».

Учитывая еще и то, что Галя теперь все чаще ночевала в московской квартире Вихрева — с окнами прямо на Пушкинскую площадь, с высокими потолками, с редкостным, невиданным еще в Москве, «евроремонтом», с икрой в холодильнике и вином в баре, и это когда в московских магазинах были перебои с хлебом, когда вдруг исчезали из продажи даже сигареты (а на кухне Вихрева всегда лежал початый блок «Мальборо») — учитывая все это, Фонарь явно проигрывал в гонке.

Галина изменилась не только внешне — по внешнему ее виду теперь уже никто не мог бы заключить, что она просто симпатичная неотесанная провинциалочка; знакомые девчонки Вихрева, трудившиеся в парикмахерских, в ателье, в магазинах, и одели, и обули, и причесали Галечку — она изменилась внутренне.

Теперь Ипатьеву уже не смешили грубые шутки рокеров-байкеров, не забавляли гонки по ночной Москве. Фонарь замечал, что она иногда на людях как будто даже стеснялась его. Но это быстро прошло. Галя научилась главному — не стесняться никого и ни в какой ситуации, что для Москвы было очень важно. Толчком к этому важнейшему для нее открытию послужило интервью с Борисом Гребенщиковым, вступившим как раз в полосу своей солидной, космополитической респектабельности…

Гребенщиков, одетый в пиджак, который, как прикинула Галя, стоил фунтов триста, никак не меньше, дымил «Беломором» и прихлебывал водочку из рюмочки.

Тогда-то и поняла Галя главную истину: важно не казаться, важно БЫТЬ! Быть кем-то по-настоящему, иметь внутри себя уверенность, что ты именно такая, какой должна быть, что ты «крутая из крутых» — вот именно то, благодаря чему твоя уверенность передается другим и говорит им о тебе больше, чем любые шмотки и весь остальной внешний антураж.

Теперь Ипатьева стала порой вставлять в свой разговор легкий матерок — это лишь в Ростове казалось грубостью и было привилегией уличных гопников или работяг-забулдыг, а в кругу Вихрева преподносилось как изящная раскрепощенность и некий специфический шарм.