Перед глазами у Ипатьевой почему-то стояла сцена в давешнем пивном шалмане: волны наслаждения, посылаемые Комаром, достигали своей верхней точки тогда, когда Галина ярко представляла себе, как он бьет короткой дубинкой в бледное лицо своего врага, как он просто размазывает, стирает в порошок пятерку крепких мужиков — практически одними словами… Ну, конечно, если не считать Колиного автомата. Но не до Коли было сейчас Ипатьевой.

Ни один мужчина до этого не мог доставить ей подобного наслаждения — ни в роскошных подмосковных особняках, ни в квартирах, стоимость которых зашкаливала за полмиллиона «зеленых», на роскошных, немыслимой ширины кроватях. Именно здесь, лежа грудью на письменном столе, Галина впервые в жизни поняла, что такое настоящее удовольствие от… От общения с мужчиной.

Уже через несколько минут она перестала думать и о «Коломне», и о бандитах, перестала вспоминать своих московских мужиков, когда-то давно, в другой жизни, суетливо елозивших по ней и долбивших ее нутро своими одинаковыми отростками. Даже лицо Комарова она не вспоминала и не видела: сознание Ипатьевой полностью растворилось в огненном протуберанце оргазма — и она задвигалась, заставляя Комара убыстрять и без того бешеный темп…

Неожиданно очнувшись, Галина обнаружила, что она стоит на коленях перед Комаром, бедра которого продолжали двигаться. Только теперь его член был уже у Ипатьевой во рту.

«Надо же! — думала она, не переставая при этом сладострастно постанывать и слыша эти свои стоны как бы со стороны. — Надо же, как он меня… Завел… Чуть сознания не лишилась!».

Он вертел и переворачивал ее так и этак в своих сильных руках. И, насытившись наконец традиционными способами контакта, перешел к более экзотическим.

— Еще… — прошептала Ипатьева, когда Комар сделал шаг назад, глубоко вздохнул и рухнул в кресло.

— Будет еще… Потом… Нас ждут, Галя. Ты уж извини, но дела надо доделать. А потом — у нас будет много времени… Для общения… Если ты хочешь, конечно.

— Хочу.

— Вот и чудно.

— А ты?

— И я… Тоже… Хочу…

Он говорил лениво, делая остановки почти после каждой фразы, словно ему требовался отдых для каждого нового вдоха, каждого нового движения губами.

Галина с трудом поднялась на ноги, выпрямилась, стоя босыми ногами на полу… И вдруг поняла, что она совершенно голая. Когда она успела сбросить свои кожаные джинсы — такие узкие, что для того, чтобы протащить через них ступни ног, ей каждый раз приходилось присаживаться и помогать себе обеими руками? Вот так чудеса!

Комар тоже выглядел забавно: развалился в кресле, широко расставив ноги, а из одежды на нем была только белоснежная, дорогая рубашка и галстук. Он даже носки сумел снять, а про галстук почему-то забыл.

Однако и в таком виде Гена казался Ипатьевой чертовски привлекательным — самым привлекательным из всех мужчин, которых она когда-либо встречала в своей жизни. А их насчитывалось великое множество: бизнесмены, артисты, журналисты, рокеры, издатели и даже несколько обыкновенных лохов — поклонников ее журналистского таланта, которые, бывало, поджидали ее возле проходной телестудии (караулили, когда закончится запись очередной передачи и их кумир пройдет из охраняемого здания к своей машине). Один или два мимолетных романа (точно она уже не помнила) случилось у нее с этими бескорыстными обожателями.

— Одевайся, — сказал Комар. — Нас ждут в ресторане.

— Давно ждут? — спросила она.

Комар посмотрел на часы и нахмурился. А потом вдруг громко расхохотался:

— Ох, давно! Ну и хрен с ним! Подождут. Мы же тоже тут, Галя, не ерундой занимаемся, правильно?

— Это точно, — ответила журналистка, сидя на полу и натягивая джинсы.

Когда они наконец привели себя в порядок. Комар отпер дверь… Кабинет его Ипатьева и рассмотреть-то толком не успела: заметила только, что компьютера у Комара на его рабочем месте нет, имеются письменный стол, большой сейф в углу, какие-то шкафы, диван и два кресла.

— Идемте, мадам!

Они спустились на нижний этаж, прошли до конца длинного коридора и оказались в частном ресторане, что был оборудован в одном из бывших подсобных помещений больницы, перестроенном до неузнаваемости.

Зал показался Ипатьевой небольшим, но Галина оценила интерьер: обшитые дубовыми панелями стены, легкую, удобную мебель, ненавязчивый, в европейском стиле, дизайн. И подумала: если здесь и кормят так же прилично, как данное заведение выглядит, то место это и в самом деле приятное. Если и не лучшее, то уж точно далеко не самое худшее в городе!..

За два дня пребывания в Петербурге она посетила два или три центральных ресторана, и ни один из них не оставил у нее хорошего впечатления: сумасшедшие цены при очень средней кухне, тупая обслуга, вымуштрованно-вежливая, но мало что понимающая в том, как ухаживать за клиентом, то есть не вкладывающая в свою работу душу; дурацкие украшения и, что самое ужасное, чудовищные музыкальные номера, которые полунищие артисты буквально выдавливали из себя. А администрация почему-то считала, что «подавать» этих самых артистов нужно с максимальной громкостью.