Находясь в стесненных обстоятельствах, мисс Маквертер предложила моему дяде выкупить коробку вместе со всем ее содержимым. Он согласился.

Однако вскоре после завершения сделки была объявлена война, и дядя, опасаясь за сохранность бумаг, снял с них копии, а оригиналы рукописей вместе с коробкой поместил в главное лондонское отделение своего банка. К несчастью, в 1942 году во время налета вражеской авиации банк сильно пострадал от прямого попадания бомбы, и хотя сильно поврежденную коробку удалось отыскать среди развалин, ее содержимое превратилось в груду нечитаемых обгорелых клочков бумаги.

Дядя был в полном замешательстве. Конечно, у него оставались копии уотсоновских рукописей, но он ничем не мог подтвердить, что когда-то существовали и оригиналы. Помятую коробку и ее обгоревшее содержимое едва ли можно было счесть доказательством. Исчезла и сама мисс Аделин Маквертер. Кажется, она уехала из пансиона в Южном Кенсингтоне, где проживала ранее, не оставив нового адреса.

Не имея свидетельств подлинности архива и беспокоясь о своей научной репутации, дядя принял решение не обнародовать копии. Он умер в возрасте девяноста двух лет 2 июня 1982 года, завещав копии рукописей своему единственному родственнику – мне. Жестяная коробка и ее содержимое к тому времени пропали. Я предполагаю, что персонал дома престарелых в Каршолтоне, в котором скончался дядя, выбросил ее на помойку, приняв за ненужный хлам.

Я тоже долго сомневался, стоит ли публиковать копии, но поскольку мне некому их завещать, а кроме того, я простой стоматолог, не имеющий научной репутации, которую необходимо защищать, то, рискуя прогневать серьезных шерлоковедов, я все же решился издать эти рассказы, снабженные комментариями моего покойного дяди.

Впрочем, должен отметить, что ручаться за подлинность этих рукописей я не могу.

Это случилось вскоре после того, как мы с моим старым другом Шерлоком Холмсом вернулись в Лондон из Девоншира после трагической развязки долгого и запутанного баскервильского дела [2] . Однажды унылым, холодным ноябрьским утром к нам в квартиру на Бейкер-стрит заглянул посетитель по имени Годфри Синклер. Его приход не явился для нас неожиданностью, поскольку за день до этого Холмс получил от него телеграмму, в которой он просил позволения прийти, однако в чем суть его дела, не объяснил. Вот почему мы с некоторым любопытством ожидали, пока рассыльный Билли [3] встретит нашего нового клиента и проводит его наверх.

– По крайней мере, нам известно одно: он из тех людей, что не любят терять время даром. Скажем, какой-нибудь делец, а, Уотсон? Во всяком случае, человек не праздный, – заметил Холмс, когда ровно в одиннадцать часов, как и было условлено, у входной двери раздался звон колокольчика.

Впрочем, когда мистер Синклер вошел в комнату, я приметил, что он не вполне похож на делового человека. Для банкира или юриста его костюм сидел слишком безупречно, а золотая цепочка от часов, украшавшая жилет, была слишком вычурной, и я решил, что он имеет отношение к театру или иной подобной сфере, где внешности придается большое значение.

Благодаря непринужденным манерам и почти профессиональному дружелюбию он имел вид человека, привыкшего к публичности. И все же мне почудилось, что под светской маской я различаю некоторую настороженность, словно он предпочитает быть наблюдателем, а не объектом для наблюдений. Тем не менее в свои тридцать с небольшим он казался много старше и производил впечатление человека умудренного опытом, а потому недоверчивого.

От Холмса также не укрылась сдержанность клиента: я обратил внимание, что на его лице, когда он приглашал Синклера занять место у камина, появилось безучастное, уклончивое выражение.

Словно оправдывая первоначальное мнение Холмса, Синклер без лишних слов приступил к делу. У него были располагающие манеры, и рассуждал он при этом весьма здраво.

– Знаю, вы занятой человек, мистер Холмс, – начал он, – поэтому не буду задерживать вас пространными объяснениями. Итак, я владелец клуба «Нонпарель» в Кенсингтоне – частного игорного заведения, которое по сути своей, разумеется, стоит вне закона [4] . Недавно в члены клуба были приняты мало знакомые мне полковник Джеймс Апвуд и его друг мистер Юстас Гонт. Хотя в «Нонпареле» играют в разные карточные игры, в том числе в баккара [5] и покер, полковник Апвуд и мистер Гонт предпочитают вист. Судя по всему, оба искушенные игроки и каждую пятницу вечером исправно появляются в клубе на пару робберов.

По большому счету, ставки у нас умеренные, и ничто в их игре не наводит на подозрения. Их выигрыши и проигрыши более или менее уравновешивают друг друга. Впрочем, за последние полгода им дважды удалось выиграть значительные суммы: в первом случае – более пятисот фунтов, во втором – восемьсот. Я обратил внимание, что в эти дни они особенно тщательно подбирали себе партнеров, хотя сделано это было очень тонко – сомневаюсь, что кто-либо, кроме меня, заметил это, во всяком случае не джентльмены, что с ними играли.

– Кто это был? – перебил его Холмс.

– Если не возражаете, я предпочел бы не называть их имен, мистер Холмс. Достаточно сказать, что все четверо – состоятельные молодые люди, отпрыски известных аристократических фамилий, склонные к некоторому легкомыслию. В оба упомянутых вечера они слегка перебрали шампанского, которым угощает своих гостей клуб.

Возможно, проигрыш не доставил им таких огорчений, какие мог бы причинить другим членам клуба, но это не оправдание шулерству (если полковник Апвуд и мистер Гонт действительно плутовали, как мне это представляется). Впрочем, доказательств у меня нет. Вот почему я пришел к вам, мистер Холмс. Мне хочется восстановить свой душевный покой и сохранить доброе имя клуба «Нонпарель». Если они мошенники, я приму определенные меры: поговорю с этими господами, лишу их членства и предупрежу об их деятельности другие клубы, в которых они состоят. Вы согласны взяться за это дело, мистер Холмс?