Вартанов вместе с Федором Седых хозяйничали у родника. Они вырыли углубление в земле и развели там небольшой костер. Его дым смешивался с туманом и потому опасен для группы не был. Над огнем висел котелок. Вода уже закипала. На плоском камне солдаты расставили кружки, фляги, хлеб, нарезанный толстыми ломтями, брикеты пищевого концентрата горохового супа-пюре, которые собирались растворить в кипятке. Имелось и существенное дополнение к обеду: в немецком ранце, который они унесли из дома лесника, оказался офицерский сухой паек: сырокопченая колбаса, сыр, жестяные банки с сардинами в масле, галеты, то есть продукты рядовым защитникам Севастополя абсолютно недоступные.

Это порадовало участников рейда ничуть не меньше, чем благополучный исход боя. Непосредственное отношение к фронтовой удаче имела старший сержант Павличенко. Знаменитый снайпер привела их к месту засады, вовремя отдала приказ об открытии огня и затем вывела свой отряд из фашистского тыла. Однако Людмила Михайловна держалась скромно. Присев на трухлявый пенек в сторонке, она внимательно рассматривала собственные трофеи. Довольно долго ее занимала конструкция пистолета «вальтер», доселе Люде незнакомая, потом — германский орден, но более всего — документы убитого ею офицера.

Зная латынь, владея в пределах университетского курса английским языком, Людмила кое-что разобрала. Например, имя, фамилию, дату рождения, места сражений, где майор участвовал. Боевой путь, увенчанный лаврами, пролегал по территории Чехословакии, Франции, Польши. Красивая белокурая женщина, обняв двух мальчиков-подростков, смотрела прямо в объектив фотоаппарата и улыбалась. На обороте фотокарточки чернели четкие буквы: «Mein Herz! Mit Leibe, Anna…» Ее письмо, достаточно длинное, лежало здесь же. Люда, естественно, прочитать его не смогла. Она видела только, что майор написал жене ответ, но отправить его не успел.

Чужая жизнь, прерванная «тяжелой» пулей из ее снайперской винтовки, теперь лежала словно бы на ладони. Но Люда никогда не думала о захватчиках как об обычных людях, достойных жалости или сострадания. Вероломно переступив границу ее родной страны, они лишись права на эти простые человеческие чувства. Они сами захотели быть «сверхчеловеками». А монстров, обладающих измененным сознанием, начисто лишенных совести и морали, надо уничтожать быстро и безо всяких колебаний…

Павличенко участвовала не только в рейдах по тылам врага.

Хорошо изучив крымский лес, она начала собственную, индивидуальную охоту на солдат и офицеров противника. Для этой ювелирной работы совершенно не подходила «СВТ-40». Главное ее преимущество — автоматика и магазин с десятью патронами — здесь оставалось без применения. Бывало, за весь день старший сержант делала два-три выстрела и патроны для них сберегала в кармане гимнастерки, под ватником, чтобы порох сохранял нужную температуру. Громкий же звук самозарядной винтовки Токарева и яркая дульная вспышка при выстреле сильно демаскировали снайпера, и за это Люда однажды чуть было не заплатила жизнью, еле-еле успев откатиться к запасному окопу. С тех пор подарок генерал-майора Петрова, бережно завернутый в холстину, хранился в блиндаже, а старушка-«трехлинейка» с отогнутой вниз рукоятью затвора и с длинным прицелом «ПЕ» заработала снова и била в цель ничуть не хуже, чем раньше.

Добыча попадалась разная.

От убитых врагов она приносила и сдавала капитану Безродному солдатские книжки, письма, фотографии и, конечно, оружие. То карабин «Zf Kar98k» с отличным оптическим прибором, изготовленным фирмой Карла Цейсса, но это редко, поскольку немцы под Севастополем в ноябре — декабре 1941 года снайперов имели мало. То стандартную винтовку вермахта, произведенную на заводах фирмы «Маузер-Верке», которой был вооружен связист, тянувший телефонный провод от одного командного пункта к другому. То пистолет-пулемет «MP-40», принадлежавший мотоциклисту-ординарцу, легкомысленно остановившемуся возле кустов, чтобы полакомиться спелыми плодами кизила.

Оккупанты стали вести тщательное и постоянное наблюдение за нейтральной полосой. От их внимания ничто не ускользало, а уж одиночный выстрел из винтовки, раздавшийся в утренней тишине, — тем более. Они сразу открывали огонь из пулеметов и минометов, причем часто лупили наугад и, как говорится, по площадям, не жалея ни патронов, ни мин. Таковое их действие Людмила иронически именовала «концертом». В нем солировали — конечно, в силу громкости звука и значительного количества разрывов — минометы «5sm le GrWr.36», имевшиеся в каждом взводе германской пехоты. Они выбрасывали из коротких стволов, установленных на металлических поддонах, небольшие, весом в 910 граммов, мины, начиненные тротилом. Обычно, отлеживаясь в укрытии, старший сержант наблюдала, как оранжевым шаром вспыхивает эта мина при разрыве и как потом во все стороны летят ее мельчайшие осколки, громко щелкая по ветвям скованного холодом леса.

Если немецкое «музыкальное сопровождение» затягивалось и Люда находилась уже недалеко от советских позиций, то она просила помощи у наших пулеметчиков, привлекая их внимание свистом, криком: «Ребята, выручайте!» — или поднимая над головой малую пехотную лопатку. Пулеметчики начинали перестрелку с фашистами, и те забывали о снайпере, который ушел на свою сторону буквально у них под носом.

Между собой солдаты снайперского взвода обсуждали боевые удачи своего командира и делали самые неожиданные выводы. Болтали, будто Людмила Михайловна — заговоренная, и заговорила ее от смерти бабка-знахарка в селе под Одессой, спасенная снайпером от румын. Болтали, будто в лесу Люда осторожна и тиха, как рысь, и потому за ней ходит, ничуть ее не боясь, леший и своими руками-корягами притягивает к себе пули, летящие в ее сторону. Болтали, будто она может слышать через грунт все, что происходит вокруг на расстоянии полукилометра, и потому вовремя меняет огневые рубежи, всякий раз находя новый и наиболее безопасный.