Ленусь, передо мной лежит стих. Как хорошо в нем сказано:

Видно, он почувствовал на себе. Вот так, Ленусь.

Трудно тебе понять, как жаль, что нет Лени (то есть Алексея Киценко. — А.Б.) Когда вырвешься, посмотришь: одинокая могилка. Вот Леня часто спасал меня своей любовью, а какая забота! Меня в одном из наступлений ранило, идти я не могла, как бережно он меня нес. А кругом военный концерт. С какой любовью и каким диссонансом звучали его слова: “Люся, потерпи. Люся, ты должна быть живой”. Ну а вот я его не уберегла. На войне беречь трудно. Ну, об этом хватит. После тебя, Ленусь, это — самое светлое и дорогое. Война — пробный камень для каждого человека…»{15}

Продолжалась и переписка Людмилы со старшей сестрой. Ей она о своих переживаниях не сообщала, а старалась рассказать подробнее о военной службе в Севастополе:

«Здравствуй, Валюнчик!

Не сердись на меня за мою лень. Твой курилка жив и здоров “уполне”. В отношении табачка — он-то у меня есть, а вот тебе прислать трудновато. Давай договоримся, я за тебя курить буду, а ты этим пока удовольствуйся. Сегодня написала письмо маме, в твою (бывшую и мою) комсомольскую организацию… Ты просишь сообщения о моих “боевых делах”, у меня их сейчас нет — лечусь. Могу вспомнить старое. Представь себе: декабрь месяц, снег, небольшой мороз, на мне поверх всяких фуфаек и шинели — белый маскировочный халат под цвет снега, и вот лежу три часа, надоело, фрицев нет, холод загнал их поглубже в землю. Вернулась на свою передовую, взяла 10 гранат плюс пистолет и пошла прямо на фрицев еще с одним старшим сержантом. Мы забросали фрицев гранатами и спокойно вернулись к себе, а фрицы с перепугу открыли такую стрельбу, что идти обратно во весь рост нельзя было. На обратном пути встретили фрицевскую разведку, принять бой нельзя было. Но ничего, дали им на закуску. Одного убили, 2 ранили, остальные разбежались. Ну, бывали дела и похлеще, но о них потом. Как твое житье-бытье, как дела дома, почему не пишете? Пиши чаще… С нервами дело паршивое, восстанавливать трудно. Дрожит рука. Ничего, пройдет. Дорогая Валюшка, будь хорошей моей девочкой, пиши. Посылаю карточку. Целую тебя крепко-крепко. Твоя Люда.

18/V–1942»{16}.

Третий и последний штурм города-крепости начался рано утром 7 июня 1942 года.

Гитлеровцы обрушили тысячи снарядов, мин и бомб на защитников Севастополя в четыре часа утра. Ураганный огонь артиллерии и массированный налет авиации длился около шестидесяти минут. Тем, кто прятался в глубоких, хорошо оборудованных блиндажах, окопах и щелях, показалось, будто возле города произошло извержение вулкана. Столбы дыма, гарь от пожаров, поднятая взрывами вверх земля — все это образовало над боевыми позициями советских войск огромное черное облако. Яркое летнее солнце едва виднелось сквозь него. Рев авиационных моторов, свист бомб, грохот разрывов сопровождали вражескую огневую подготовку и звучали какой-то неимоверной, дикой какофонией.

В штабе Одиннадцатой германской армии полагали, что после таковой замечательной акции на советских позициях в живых мало кто останется. Даже если это случится, то уцелевшие бойцы будут деморализованы и никакого сопротивления доблестным немецким дивизиям не окажут.

Около пяти часов утра 7 июня 1942 года, когда артналет завершился, вражеская пехота при поддержке боевой техники пошла в атаку.

Давно не наблюдала Людмила подобной картины.

Жаркий летний день только занимался. Легкий ветерок уносил клочья черного дыма, земля и пыль понемногу оседали. В тишине, наступившей после адского грохота, в долине реки Бельбек двигались вперед танки. За ними густыми цепями, выпрямившись во весь рост, шагали солдаты, раздетые до пояса. Там были и группы стрелков с винтовками, и группы автоматчиков, вооруженные пистолетами-пулеметами «MP-40».

В бинокль снайпер Люда видела серые, искаженные злобными гримасами лица, крепко сбитые, еще не загорелые тела. Они шагали, спотыкаясь о камни, задевая друг друга плечами, пересмеиваясь, переговариваясь, иногда перекидывая с руки на руку винтовки. Офицеры им объяснили, что после такого массированного артналета в русских траншеях мало кто мог остаться в живых, а если и остался, то деморализован и сопротивляться не будет.

Однако блиндажи, траншеи, пулеметные гнезда севастопольцы оборудовали отлично и прятались в них, пока не прозвучал сигнал тревоги. Солдаты заняли свои места на огневом рубеже и приготовились к отражению атаки. Теперь старший сержант положила на бруствер «СВТ-40». Пришло ее время. Люда проверила, крепко ли присоединен магазин на десять патронов, сняла кожаные колпачки с окуляров оптического прицела и заглянула в него, чтобы приблизительно узнать дистанцию до первой шеренги фрицев.

Павличенко всегда объясняла подчиненным четыре простейшие снайперские правила и требовала их запоминать, как дважды два. Первое: если выравнивающая, или горизонтальная, нить прицела закрывает фигуру двигающегося пехотинца до колен, это — 250 метров. Второе: если фигура закрыта до пояса, это — 400 метров. Третье: если фигура закрыта до плеч, это — 600 метров. Четвертое: если полностью, то это — 750 метров. Но все равно командир стреляет первым, и это — сигнал для остальных.

В окуляр прицела попал человек, шагающий на левом фланге шеренги с пистолетом в руке. Она предположила, что он — офицер, то есть наиболее важная из рекомендованных снайперу мишеней. Людмила прицелилась и нажала на спусковой крючок. «Света» стреляла громко и дульную вспышку давала сильную. Однако в большом полевом сражении, а именно такое и разворачивалось сейчас в долине реки Бельбек, это особой роли не играло.

Как будто услышав сигнал, открыла огонь наша артиллерия: 69-й и 99-й гаубичные артполки, дивизионы 905-го, 52-го и 134-го гаубичных полков. Артиллеристы подбили несколько танков, затем нанесли удар по пехотным шеренгам. Вместе с ними громили врага и крупнокалиберные орудия батарей береговой обороны. Снова черный дым поднялся к небу, но на сей раз артналет устроили русские, и от атакующей колонны ничего не осталось.

Только к часу дня гитлеровцы восстановили порядок в своих воинских частях, подкрепили их свежими резервами и возобновили наступление. Предварял его налет авиации. «Юнкерсы» и «Мессершмитты» пикировали на позиции 54-го стрелкового полка, сбрасывали бомбы, поливали окопы очередями из крыльевых пулеметов. «Разинцы» попрятались, однако когда пехотные цепи 50-й и 132-й немецких дивизий снова появились на пологих склонах Камышловского оврага, они взялись за станковые и ручные пулеметы, за самозарядные винтовки и автоматы.

Громким голосом заговорили «СВТ-40» у снайперов Павличенко и Седых. Федор хорошо считать не умел, и старший сержант жестами показывала ему, на какое расстояние надо целиться. Люда предложила своеобразный ход боя: стрелять не по первой, а по второй шеренге, причем метить врагам в живот. Корчась от боли, с криками и громкими стонами фашисты один за другим падали на землю и просили о помощи. Их товарищи из первой шеренги оборачивались, сбивались с ноги, останавливались.

Это вызывало замешательство также и у третьей шеренги. Атака, начавшаяся бодро и энергично на участке перед окопами первого батальона, в конце концов захлебнулась. Конечно, тому в немалой степени способствовали наши пулеметчики и автоматчики.