Шрифт:
«Ты любишь меня, любимый?» — спрашивала девушка.
«Люблю, моя любимая», — отвечал парень, ибо так оно и было на самом деле. Они действительно любили друг друга со всем пылом молодых сердец.
Знали об их взаимной привязанности! и родители, причем старики ничего не имели против: работящая девушка, неглупый красивый парень. Пусть дружат, пусть любят друг друга: хорошая свадьба будет осенью.
Казалось, ничто не мешало счастью влюбленных. Как зеленое лето, цвела их любовь. Но судьба решила иначе.
Однажды, когда девушка направилась к месту их обычной встречи — старому дубу на берегу, еще издалека донеслись до нее крики и шум схватки. Девушка пошла быстрее, потом побежала.
Страшная картина предстала перед ее глазами, когда раздвинула она кусты на вершине горы: человек пятнадцать разбойников-лезгин связали ее возлюбленного, бросили в седло и собирались в путь.
— Милый!.. — крикнула девушка что есть силы. — Милый мой!..
Но лезгины, услыхав этот крик, вскочили на корней и помчались прочь.
Десятки юношей бросились вслед за ними, когда вне себя от горя прибежала она в селение. Но погоня ничего не дала.
Тридцать три дня плакала девушка, а на тридцать четвертый ушла пешком в Тифлис, чтобы поступить в монастырь.
Так рассказывают в народе.
— Да… — задумчиво проговорил Бараташвили, — красивая легенда.
— Ты можешь увидеть эту легенду в сумерки, у выхода Мтацминдской церкви. Она приходит туда к вечерне.
— Хорошо, — сказал Николоз, — я пойду туда.
Повесть о трагической любви сильно взволновала его.
Александр Чавчавадзе.
Тифлис. Слева — Метехский замок С картины Г. Гагарина (XVIII в.)
В. Григолия. Портрет Григола Орбелиани.
Ладо Гудиашвили. Портрет Николоза Бараташвили.
В назначенный час они были у Мтацминды. Темнело. Очертания величественной горы медленно таяли в тумане. Тихий вечер нес запах цветов, сена и сосновых шишек.
Монастырь Мтацминда, небольшое здание с узкими окнами, воздвигнутое на площадке, вырубленной в самом теле скалы, был освещен последними бликами заходящего солнца. Из церкви доносилось тихое нестройное пение. Но вот оно стихло. Стал выходить народ.
— Вон она, вон, гляди!
Но Бараташвили видел и сам: бледное, с огромными скорбными глазами лицо монахини поразило его. Казалось, печаль этих глаз проникает в самое сердце, жжет, не дает покоя.
— Как прекрасна! — тихо проговорил друг.
— Замолчи! — неожиданно резко бросил Николоз. Он сам не знал, что с ним. Волна тревожной нежности охватила его. Все, что он пережил, все, что ему еще суждено было испытать, с невероятной четкостью предстало перед ним. Величавая гора, сумерки, женщина невиданной красоты и печали… Он круто повернулся и пошел прочь. Сами собой складывались строки:
Молчат окрестности. Спокойно спит предместье. В предшествии звезды луна вдали взошла. Как инокини лик, как символ благочестья, Как жаркая свеча, луна в воде светла… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Когда на сердце ночь, меня к закату тянет. Он — сумеркам души сочувствующий знак. Он говорит: «Не плачь. За ночью день настанет. И солнце вновь взойдет. И свет разгонит мрак».Образ нетленной женской чистоты, не только внешней, но и внутренней, навсегда вошел в поэзию Бараташвили, став символом его отношения к любви, к женщине. И если впоследствии он написал гениальные строки:
Мужское отрезвленье — не измена. Красавицы, как вы ни хороши, Очарованье внешнее мгновенно. Краса лица — не красота души, —То вовсе не оттого, что разуверился в красоте женской души, а скорее оттого, что в жизни этой красоты ему встретилось мало, прискорбно мало.
Через всю свою жизнь пронес Николоз Бараташвили любовь к одной женщине — Екатерине Чавчавадзе, той самой Кате, которая привела его когда-то в дом отца послушать Пушкина, предупредив, чтоб он никому ничего не говорил.
Но любовь эта была несчастливой. Екатерина Чавчавадзе вышла замуж за мегрельского принца Дадиани, обстоятельства жизни не позволили ей принять любовь поэта Николоза Бараташвили.
Разбитый и мрачный стоял Николоз на венчании своей возлюбленной и принца Дадиани в Сионском соборе. Свидетелями скольких таких страданий были стены этого замечательного храма! А желтые камни его будто вчера отшлифованы, будто только вчера вырубили их в далеких карьерах в грузинских горах.