Очень интересно было пожить среди этих людей. И, главное, он убедился в своих предположениях. Туареги в самом деле совершали набеги, захватывали пленных. Рабы жили во многих семьях, и вовсе не как члены этих семей, а как рабочий скот: в ямах или, в лучших случаях – в сараях с животными. Это было обычно, привычно, никого не шокировало, не вызывало сочувствия к пленённым. Даже у тех туарегов, которые жили в городах, наезжали в стан проведать родню, считались образованными людьми. Как «этнограф», Энтони интересовался фольклором людей клана. Что ж, его предположения полностью подтвердились. Песни, которые пели люди этого племени, легенды, которые они рассказывали, были о воинах, о богатых набегах, о лихо отрубленных головах врагов, о смельчаках, не боящихся смерти… Красивые, гордые люди! Когда мужчина-туарег мчит на коне или боевом верблюде – можно засмотреться! Классический воин-кочевник из фильмов о Востоке. И Энтони засматривался. Но постоянно вспоминал строки Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись никогда…»

Да, Энтони вновь и вновь находил подтверждение неожиданным выводам, к которым его подвела статистика. Есть большие группы людей, у которых разное отношение к «норме» в жизненном укладе. То, что шокирует и вызывает отвращение у европейца – условно: «оседлого народа», – может быть предметом гордости для условного «кочевника». Так по-разному исторически складывались условные ценности. Ведь для кочевника принцип «приди и возьми силой» – совершенно естественен. Они живут по своим законам. Законам, которые европеец может назвать «варварство», а они называют это просто обычной жизнью.

Вопрос «Как же быть?» не мог не возникнуть. И Энтони нащупал ответ здесь же, в Мавритании, в истории этого государства. Лет шестьдесят Мавритания была колонией Франции. Вот тогда колониальные власти очень умело управляли туарегами через клановых лидеров. Использовалась непрекращающаяся межклановая вражда как рычаг, который поворачивали в нужном направлении. Поддерживали одних лидеров и добивались низвержения других. Причём, выбирали таких вождей, которых можно было прельстить, склонить на свою сторону. Их возвышали, осыпали наградами и подарками, присылали в племена врачей и продукты. И, конечно, всячески помогали оружием, но, при этом, окружали своими военными советниками. Это была мудрая и твёрдая политика. При ней туареги потеряли возможность угнетать оседлые племена. Но с 60-го года прошлого столетия Мавритания обрела свободу – французы отдали власть «народу»… Сколько с той поры прошло здесь военных переворотов, свержений правительств, захвата власти – трудно сосчитать. И, конечно же, «кочевники» легко стряхнули с себя бремя цивилизации…

Когда пришло время возвращаться, Энтони получил сообщение: его ожидают в Нью-Йорке на консультации в отделении Интерпола. Вылетев из Дакара, после нескольких часов полёта, уже засыпая, он думал о том, что сейчас Англия – хочет он того или нет, – превратилась в многонациональную и многоязыкую страну. Далеко не просто уживаться таким разным культурам. Иногда жёстко, неприемлемо разным – до проявления открытой ненависти! Может быть его изыскания и выводы помогут умным политикам влиять на новоявленных британцев. Учитывая и умело используя всё то, что теми впитано с молоком матери, с национальными песнями, легендами, семейными преданиями…

А потом он увидел плывущую впереди девушку – одну в океане. Не станет он сейчас разбираться – во сне увидел, или наяву, в иной реальности. Главное – увидел. А значит, он её найдёт!

Скоро должны были начаться рождественские праздники, и Энтони с нетерпением ждал этих дней. Он поедет к бабушке – это решено. Он ругал себя, что так долго не навещал её. Правда, леди Виктория жила далеко, в Корнуолле, и он по службе очень занят, но ведь звонить ей можно было бы и чаще. А в ожидании отъезда Энтони навестил отца.

Винс-хаус находился в районе Найтсбридж. Внутренний двор дома выходил прямо в Гайд-парк. Мальчиками братья, Чарли и Тони, чуть ли не серьёзно думали, что Гайд-парк – это продолжение Винс-хауса. В то время их отец, полковник Сент-Винсент, снимал ещё и квартиру в районе Ламберт, недалеко от работы – так ему было удобно. Но все выходные и праздники, да и просто любое свободное время старался проводить с семьёй, в родном доме. Выйдя же в отставку, почти не покидал Винс-хаус.

Перед «даймлером» Энтони медленно распахнулись кованные ворота, он развернулся на специальной парковочной площадки у левого крыла здания.

– Лорд Эшли в гобеленовом зале, – доложил ему дворецкий Мэйсон, принимая пальто.

«Читает», – улыбнулся Энтони и пошёл через холл в дальний конец первого этажа, через библиотеку, в салон, увешенный гобеленами, который оттого называли «гобеленовым залом». Отец сидел в кресле, его Энтони помнил с детства: глубокое, кожаное, с широкими, красного дерева полированными подлокотниками. Очень удобное. Рядом, с боку, стоял маленький столик со стопкой бумаги, ручкой, чашкой чая.

– Тони!

Полковник положил на столик книгу, встал ему навстречу. У молодого человека защемило сердце. Раньше так – «Тони» – называла его только мама, да ещё бабушка. Отец говорил всегда «Энтони». Но после смерти леди Корделии он непроизвольно, сам, наверное, того не замечая, стал говорить сыну «Тони». Так же, кстати, как и приходить читать в гобеленовый зал. Раньше он читал только в библиотеке, там стоял и письменный стол, где полковник мог делать заметки, писать. Жена шла в смежный гобеленовый зал, устраивалась с книгой там. Это была их многолетняя традиция: они находились каждый отдельно, но и рядом. Лорд Эшли иногда негромко окликал жену, если натыкался на что-то интересное и хотел поделиться. Но вот её не стало, и он, взяв в библиотеке книгу, шёл в смежную комнату, садился в кресло среди гобеленов – старинных и современных, которые много лет коллекционировала покойная жена…