Друзья по-русски расцеловались, и Майкл подумал, какие прекрасные люди живут на земле и как они помогают его стране, побольше бы таких агентов, как Вальтер фон дер Фогельвейде!

К шефу он вошел с чувством солдата, исполнившего свой долг, вручил в подарок кружку с симпатичным берлинским медведем и замер у начальственного стола. Обычно кисловатое лицо шефа на этот раз было окрашено в хмуро-уксусные тона.

— Ну, как там дела в Берлине? — начал он издалека.

— Все в порядке, — ответствовал Майкл. — Агент прибыл на встречу вовремя, беседовали мы часа три, все обсудили, я записал на пленку… Впервые в жизни я попробовал айсбайн. — Последняя улыбчивая фраза была рассчитана на воодушевление шефа: он любил поесть, всегда выспрашивал детали меню на докладах о встречах с агентами, сомневался в правильности выбора и его сочетании со следующим блюдом, вносил поправки и добавления и, конечно же, вспоминал, что он ел в подобных обстоятельствах и какой маркой вина запивал.

Однако шеф пожевал губами и хмыкнул носом.

— Вы ему верите? — спросил он внезапно.

— Конечно, — ответил Майкл. — У нас нет оснований ему не верить.

— Мы его проверяли?

— Конечно. В деле есть отметки. Я и сам помню все эти операции в Лондоне…

И Майкл поведал начальнику, как Вальтера раз мять проверяли на тайниках: он вынимал и передавал нам контейнеры, и каждый раз наши технари внимательно изучали, не вскрывались ли они английской или иною контрразведкой, — к счастью, все проходило гладко, и никто не сомневался в честности Вальтера. Да и в беседах Майкл не раз возвращался то к связям Вальтера в прошлом, то к другим мелким деталям, зафиксированным в деле, — чтобы врать, как известно, нужно иметь хорошую память, — ни одной осечки, ни одного противоречия, все без сучка, без задоринки.

Шеф слушал товарища Майкла спокойно и без всякого интереса.

— В Джакарте его тоже проверяли, и тоже все гладко, — прервал он его. — Ваш Вальтер с самого начала работал на англичан, это их опытный агент, тонкая подстава, а мы — круглые идиоты! — Шеф резанул рукой прокуренный воздух.

— Не может быть! — удивился Майкл. — Он так к нам хорошо относился. (Первый учитель, — мелькнуло в голове.)

— Точная информация от немецких друзей. Какой я идиот! Что я клюнул на предложение совсем из другого региона! — убивался шеф. — Кому нужна была поездка в Берлин? Работал бы он себе в Джакарте… и черт с ним! — в конце концов, это другой отдел… а тут конец года, и думаете, меня погладят по головке за английскую подставу?! Вечно беда с этими энтузиастами-фрицами, вдруг проявили инициативу, мудаки, стали его проверять и докопались! А вы тут со своим айсбайном… Что мне теперь с вами делать, куда направлять на работу? Вы же расшлепаны, причем давно!

Товарищ Майкл вышел из кабинета словно оплеванный. До сих пор он никогда не испытывал горечи предательства, он чуть не плакал и злился, что его провели за нос, он ненавидел предателя и готов был убить его и не знал, что впоследствии его не раз предадут и чужие и свои и все это опротивеет, и станет привычным, и не будет вызывать совершенно никаких эмоций.

— Эх, Майкл, это совершенно дивная история! В Арденнах немцы перекрыли подвоз продовольствия и мы оказались на голодном пайке: овсянка, сыр, не было даже тушенки. И тогда повар пригласил меня на кухню: «Как вам это нравится, капитан Джон?»— «Где вы достали такое чудесное мясо?» — «Знаете, что это такое, капитан Джон? Это кошка! Я сварил кошку!»

Генерал частенько рассказывал эту историю, особенно после двух-трех бокалов, пил он в меру (если считать мерой полбутылки виски на рыло), тогда лицо его багровело и сигарета надолго оседала в краешке рта.

Ценный агент генерал Джон с тридцатых возненавидел фашизм и уверовал в Сталина, потом разочаровался во время московских процессов (тогда НКВД быстро зачислил его в троцкисты и чуть не укокошил), но началась война — и Джон снова решил взять сторону Сталина во имя победы над фашизмом, но после оккупации Восточной Европы снова невзлюбил его, в знак протеста порвал с нашей разведкой и вновь появился уже после смерти Вождя народов, со святой верой, что святое знамя не виновато, если к нему прикасались грязные руки.

Генерал работал на полную катушку, деньги считал презренным металлом и брал их только на конкретные дела, не связанные с его личным благополучием, в коммунизм он верил безоговорочно и даже пугал этим товарища Майкла, которого уже начинала подтачивать сытая английская действительность.

— Не судите по магазинам! — говорил генерал. — Посмотрите, как живет рабочий класс! Что-то я не видел рабочих в районах Мейфер и Челси! Общество расколото, и царят законы джунглей, тут нельзя расслабляться ни на миг, надо работать и работать! Вы не представляете, Майкл, как ужасно жить в Англии!

И когда Майкл деликатно замечал, что и Страна Советов тоже испытывает порою трудности, генерал махал рукой и смеялся: «Конечно, у вас есть проблемы! Но они временные. Не забывайте, какой разрыв всегда был между Россией и Англией! Вы же покрыли его в кратчайший срок, сам Черчилль писал, что Россия прошла путь от сохи до полета в космос в мгновение ока».

К мнению Черчилля товарищ Майкл прислушивался с почтением, особенно после прочтения баек о том, что бывший лидер тори и дня не обходился без армянского коньяка, к которому приучил его хитрый дядя Джо, и без огромной сигары.

Однажды Майклу, жившему недалеко от Гайд-парка, удалось увидеть самого сэра Уинстона: тот стоял в окне своего дома, зажав в зубах пресловутую сигару, внизу щелкали фотографы и жидко аплодировала небольшая толпа (уже потом знакомец Майкла, личный секретарь Черчилля, заметил, что патрон давно уже не пил и не курил, а сигару ему приходилось вставлять в рот для сохранения имиджа, ибо британцы консервативны и любое изменение привычек вождей больно ранит их чувства).

— Англия заснула! — жаловался генерал. — Весь мир идет к социализму, а она дремлет в своем прошлом. На миг она проснулась во время войны… ах, Майкл, вы не представляете, как я хохотал в Арденнах, отведав кусок мяса. «Знаете, что это такое, капитан Джон? — спросил кок. — Это кошка! Я сварил кошку!»