Когда спичевал, каюсь, о тебе не думал, потом все напились и я признался Догу как представителю социалистического правительства Дании, что вся группа — полное гэ, ибо все они несоциалисты, а что представляет из себя несоциалист, вечно думающий об обогащении, всем известно. Дог кивал головой.

А сейчас я вышел на палубу и встретил фантастически пьяного бельгийского посла, который еще и не ложился.

— Боже мой! — я даже обнял его, так он качался, — как же так? Вы и не спали?

— Майк, — он тоже обнял меня, чтобы удержаться, — знаешь, что говорила мне покойная мама? «Не торопись спать, сынок, у тебя для этого еще будет масса времени!» Вам ясно, Майк?

Ясно. Я скоро увижу тебя.

Сауна. Большой бассейн и ресторанные столики.

Темный лес и моя машина, и ты рядом, и грозит пальцем лесник в зеленой куртке с капюшоном.

Клампенборгские дубы, ты на велосипеде, портативная палатка на поляне — и плевать на бойскаутов, собирающих колокольчики!

Ведь все бессмысленно, ведь все бессмысленно без тебя.

Не нужно было представляться, Гена, я и так узнал твой голос в то летнее утро 1990 года, нет, пожалуй, не сам голос, а интонацию, принятую на самых верхах обаятельнейшего учреждения, с которым я имел счастье расстаться осенью 1980. Привет, привет, десять лет не говорили, время летит, дети растут, внуки не отстают — секунд двадцать вылетело на эти приятности, — затем ты выдержал паузу и весьма значительно сообщил мне, что обстановка в стране сложная, нужны консолидация и взаимопонимание в этот критический момент и посему ты хочешь срочно [71] со мною повстречаться.

Несколько ошарашенный, но бодрый, я взглянул на часы: был конец августа 1990 года, стрелки тянулись к обеду, и халява за счет КГБ подоспела весьма кстати, — позвольте уже не занюханную консквартиру, где дежурный чай с суховатыми бубликами, а любезный сердцу «Националь», прекрасный в шестидесятые, когда туда еще входили без взятки или обмеривающего взгляда, получали бульон в чашке с пирожком и кое-что еще.

Ты обещал перезвонить (понятно, без подключения службы кабинет и не приснится, да и доложить, наверное, нужно по инстанции, что, мол, от контакта ренегат не ушел, будем ковать железо), что и сделал: итак, прямо у рокового входа ровно в 13.00, до встречи, друг!

Не скажу, чтобы я обомлел от страха, но насторожился и прикинул все свои недавние прегрешения перед службой: первый выстрел прозвучал в феврале 1989 года, когда я принес в «Московские новости» статью «От войны разведок к сотрудничеству», где провел крамольную мысль о сокращении и КГБ и ЦРУ, мешавших растаять льдам недоверия, и весьма пренебрежительно сравнил спецслужбы с бегущими по кругу зверушками и птичками Льюиса Кэрролла, которые на вопрос «кто победил?» хором отвечали «мы победили!».

В редакции меня долго обнюхивали, как провокатора, и хотели, чтобы я подписал статью как сотрудник КГБ, но я поосторожничал и предпочел укрыться под «кандидат исторических наук»: КГБ тогда казался мощной скалой и перо и хвост трепетали перед возможными последствиями.

В начале 1990 года я запустил в толстом журнале шпионский бурлеск о борьбе КГБ и ЦРУ, приспособив его к театру абсурда, тайная война выглядела там настолько идиотски, что КГБ было просто неприлично принимать все это всерьез — бурлеск вскоре поставили в Душанбе (!), бастионе свободной мысли. В мае 1990 года я снова допустил несколько неуважительных выпадов в статье о Киме Филби, часть которых пришлось снять по повелению кагэбэвской цензуры.

В июне 1990 года во время круиза с американцами я случайно раскрыл «Красную звезду» и прочитал несколько гнусных строк по поводу генерала Олега Калугина, покатившего целую бочку на КГБ.

С Олегом Даниловичем я ранее общался и на работе, и на квартире Кима Филби, более того, когда после скандальной отставки я начал пробивать свои пьесы и явился в Ленинград для завоевания местных подмостков, Калугин не уклонился от встреч со мной, как многие тузы, и даже свел с Товстоноговым, Лебедевым, Дворецким, правда, почему-то никто из них не оценил мою гениальность и пьесами не восхитился.

Однажды я случайно встретил Калугина в метро, он поведал, что отозван со своего поста в Ленинграде (все-таки первый заместитель начальника Управления КГБ, один из хозяев города с черной «Волгой» и редким тогда радиотелефоном), который и он сам считал почетной ссылкой, и трудоустроен в каком-то ведомстве. На этом мы и распрощались.

Выступление Калугина вдохновило меня, оно было смелым и острым, вскоре его лишили эполет, и тогда в «Московских новостях» я выступил в его поддержку, а заодно в знак протеста отказался от знака «Почетный сотрудник госбезопасности» — очень хотелось швырнуть его кому-нибудь в удивленную физиономию или, в крайнем случае, к ногам, но технически это было трудноисполнимо.