Смерти проходят в солнечном звоне,Дружно проходят, ладонь в ладони.– Выбери в нашей несметной силе,Кто же тебя поведет к могиле.Выбрал не ту, что в охре спесивой:После могила пойдет крапивой.Выбрал не ту, что в парчовом платье:Хлопотно будет эдак сверкать ей.Выбрал он третью, пускай бобылиха,Но зато – тиха, зато – без пыха.Оттого я тебя предпочел им,Что, боговитая, ходишь долом.Жаль мне, жаль улетающей птицы,Я умру, чтобы следом пуститься.А бледна ты, как лучик предзимний, —Ты откуда и кто ты, скажи мне.Обочь мира живу я, далеко,Ну а имени нет, кроме ока.Ничего-то в нем нет, кроме ночи, —Знала, какие ты любишь очи.Гибель ты выбрал, какая впору,Только не сам погибнешь от мору.Гибель выбрал еще не себе ты,Но ты запомнишь мои приметы.Я иду к твоей маме, что в хатеС улыбкой ждет своего дитяти.
Безлюдная баллада
Недоступна, неходима, вчуже к миру человечью,Луговина изумрудом расцветала к бесконечью;Ручеек по новым травам, что ни год, искрился снова,А за травами гвоздики перекрапились вишнево.Там сверчок, росой раздутый, гнал слюну из темной пасти,Заусенились на солнце одуванчиковы снасти;А дыханье луговины – прямо в солнце жаром пышет,И никто там не нашелся, кто увидит, кто услышит.Где же губы, где же груди,Где сама я в этом чуде?Что ж цветы легли для муки —Под несбывшиеся руки?И когда забожествело в закуте под беленою,Полудымка-полудева поплыла тогда по зною;Было слышно, как терзалась, чтоб себя явить безлюдью —Косами прозолотиться, пробелеться юной грудью;Как в борьбе одолевала мука сдышанного лона;Сил навеки не хватило – и почила неявленно!Только место, где была бы, продолжалось и шумело —И пустоты звали душу, ароматы звали тело.Где же губы, где же груди,Где сама я в этом чуде?Что ж цветы легли для муки —Под несбывшиеся руки?И на шорох незнакомый насекомые да зельяПо следам сбежались к месту небывалого веселья;И ловящий тени теней, там паук раскинул сетью,Буки радостно трубили нас исполнившейся нетью,Жук дудел ей погребально, пел сверчок ей величально,А цветы венком сплетались, но печально, ах, печально!На полуденное действо и живых, и мертвых тянет —Кроме той, что стать могла бы, но не стала и не станет!Где же губы, где же груди,Где сама я в этом чуде?Что ж цветы легли для муки —Под несбывшиеся руки?
Ухажер
Он лежит на возке, приторочен супоней,Как недвижный цветок на подвижной ладони;Омерзенье прохожих, голота в голоте,Он прилежный невольник у собственной плоти;Он вращает рычаг – и из слякоти-сыриПрямо к небу взывает на грохотной лире.Колесит над канавой, вонючей канавой,Где размылились контуры тучи слюнявой, —Колесит в подворотню к той девке-присухе,Перед коей из рвани он вырвется в духе —И приветит царевну своих упований,И когтистые клешни протянет из рвани.«Как люблю бахрому этой мызганой юбки,И дыханье твое, и снежистые зубки!Меня возит тоска, эта старая лошадь.Не строптива она, чтоб тебя исполошить;И я знаю, что горем та лошадь жереба,Но тебе поклоняться я буду до гроба!Обними же покрепче – урода в коляске!И прими мои страсти, прими мои ласки!Подселяйся бесстыже к чужому бездомью,Оскоромь свои губки безногой скоромью!»Молодица отпрянет,А калечище тянет:«Если стался уродец – люби поневоле:Для тебя – наболевшие эти мозоли,Для тебя – этот жар в прогорелом кострище,Для тебя – недожевок прикинулся пищей!Отыщи красоту в этой поползи рачьей,Будь незряча, как мертвый, мертва, как незрячий!Я обрубком вихнусь непотребно и грязно,Меньше тела в калеке, да больше – соблазна!Будет ласка моя всех других многогрешней,Будут губы черешневей сладкой черешни!»Молодица отпрянет,А калечище тянет:«Полетит за тобою любовь полулюдка,Как летит за горбатым издевка-баутка!Или этому жару, и муке, и дрожамНе заполнить пустот, что зовутся безножьем?Если б раз на веку в этой жизни короткойМне ударить во прах молодецкой подметкой,Угнести этот прах молодецким угнетом!Но спешу к бесконечью! Спешу я к темнотам!Ибо – лишь темноте мои рубища любы,Ибо – где-то есть руки, и где-то есть губы —И отыщут меня, как бесценный запряток,Обцелуют от лба до несбывшихся пяток.Докачусь я туда на возке разудалом,Где я нужен червям и потребен шакалам!»Молодица отпрянет,Красотою изранит —И калеке обрыдло, что было посладку,И калека завертит свою рукоятку,И отъедет куда-то, в темноты, в пустоты —Ради новой потехи и новой работы:Всех на свете шумнее и всех бестолковей —В бесконечные поиски вечных любовей!
Сапожничек
Луна нежнится через хмарь,Крючком цепляя дымоходы;Привстал на цыпочки фонарьИ загляделся в огороды.Шкандыба, полторы ноги,Блажной сапожник беззаплатный,Тачает Богу сапоги,Тому, чье имя – Необъятный.Да будет лад и прок Явившему воочьюТакой большой сапог Такой чудесной ночью!В обитель синюю Твою,Ты, сущий в тучах, сущий в росах,Подарок щедрый отдаю,Тебе для ног твоих для босых!Пускай известье разнесутПо неба радостной светлице,Что где сапожничек родится,Там Бог на славу приобут!Да будет лад и прок Явившему воочьюТакой большой сапог Такой чудесной ночью!Ты знал – дороженька долга —И дал житья на всю дорогу.Прости, что кроме сапогаМне нечего оставить Богу.В моем шитье – одно шитье,И шью, покуда станет силы!В моем житье – одно житье,Так доживем же до могилы!Да будет лад и прок Явившему воочьюТакой большой сапог Такой чудесной ночью!
Горбач
Горбач помирает не втуне,Предосенье горем калеча.И жизнь у него – из горбуний,И смерть у него – горбоплеча.В дороге, где хмарей заплеты,Он понял чудную примету:Всего-то и вышло работы —С горбиной таскаться по свету.Горбом и плясал он, и клянчил,И думал над старью и новью,Его на спине своей нянчилИ собственной выпоил кровью.Покорная тянется шеяКо смерти под самую руку…Лишь горб, нагорбев и болышея,Живет, набирается туку.На время упитанной тушиВерблюда он пережил в мире;Тому – все темнее и глуше,Другому – небесные шири.И горб на останки верблюдаГрозится своею колодой:«Вставай, долежишься до худа,С моею поспорив породой!Иль доброй те надобно порки?Иль в дреме затерпнули ноги?Иль брал ты меня на закорки,Чтоб сбиться на полудороге?Чего ж утыкаешься в тени?Спины твоей тесны тесноты.Спросил бы тебя, телепеня,Куда меня двинешь еще ты!»
Рука
Искорежась от мук пересохшей мочагой,Это тело мое побиралось под дверью,А рука между тем сумасшедшею тягойВширь и вверх безобразилась, прямо к безмерью.Покривясь от жары, без гроша на ладони,Все росла и суставы мозжила, как пробку,И дышала весельем, подобно подгребку,Что мечтает о море в убогом затоне.Руку, бескрайнюю рукуНадо сложить бы в щепоть!Муку, бескрайнюю мукуНадо молитвой сбороть!Мы, с безмерной ладонью, укрывшей от худа,Непонятно чьи облики застящей зренью, —Из какого ж далекого мы ниоткуда,Если тень ее падает пальмовой тенью!И бежит ее дрема, и девичьи грудиНикогда не спокоятся в этом затире;Увидав ее, жмутся прохожие люди,Ибо сколько ни кинешь – ладонь эта шире!Руку, бескрайнюю рукуНадо сложить бы в щепоть!Муку, бескрайнюю мукуНадо молитвой сбороть!Наболевших костей перепрыгнув границы,Превзошла мою душу, и совесть, и ложе,И боюсь, что лицом я смогу в ней укрытьсяИ, укрывшись, на свет не выглядывать Божий!Но и перекреститься – крещусь я со страхом,Ибо так же безмерны крестовные знаки:На меня стебельковым налягут размахом,А ужасный остаток – мятется во мраке!Руку, бескрайнюю рукуНадо сложить бы в щепоть!Муку, бескрайнюю мукуНадо молитвой сбороть!
Солдат
Вернулся служивый, да только без славы —Не слишком-то бравый и очень костлявый.К ядру приласкался ногою и боком —И нынче вышагивал только поскоком.Стал горя шутом, попрыгушкой недолиИ тем потешал, что кривился от боли.Смешил своих жалоб затопом-захлопомИ мучинских мук неожиданным встрепом.Причухал домой он – и слышит с порога:«Пахать или сеять – зачем колченога?»Дотрюхал до кума, что в церкви звонарил,Но тот не признал и дубиной ошпарил.Явился к милаше – а та употела,Когда греготала с ядреного тела!«Ты, знать, свой умишко на войнах повыжег.Тебя – четвертина, а три – передрыжек!Так мне ли поспеть за твоим недоплясом?И мне ли прижаться полуночным часом?Уж больно прыглив ты прямохонько к небу!Ступай, и не лайся, и ласок не требуй!»Пошел к изваянью у самой дороги:«О Боже сосновый, о Господи строгий!Кто высек тебя, того имя забвенно, —Но он пожалел красоты и полена.С увечным коленом, с твоим кривоножьем,Тебе не ходить, а скакать бездорожьем.Такой ты бестелый, такой худобокий,Что будешь мне пара в моем перескоке».И долу ниспрянуло тело Христово;Кто вытесал Бога – тесал безголово!Ладони – две левых, а ноги – две правых;Когда зашагал, продырявилось в травах.«Не буду сосниной от века до века,Пойду через вечность, пускай и калека.Пойдем неразлучно – одна нам дорога —Чуток человека и крошечка Бога.Поделимся мукой – поделимся в муке! —Обоих людские скостлявили руки.Мы братски разделим по малости смеха,Кто первым зальется – тому и потеха.Опрусь я на тело, а ты на соснину,Меня ты не минешь, тебя я не мину!»С ладонью в ладони, пустились в дорогу,Суча перепрыжливо ногу об ногу.И вечных времен проходили толику,Какой не измерить ни таку, ни тику.Минуло все то, что бывает минучим, —С беспольем, бескровьем, безлесьем, беззвучьем.И буря настала, и тьма без оконца,И страшная явь истребленного солнца.И кто это бродит среди снеговея,Вовсю человечась, вовсю божествея?Два Божьих шкандыбы, счекрыженных брата,Культяпают как-то, совсем не куда-то!Один без заботы, второй без испуга —Волочатся двое влюбленных друг в друга.Своей хромоты было каждому мало:Никто не дознается, что там хромало.Скакали поскоком на всяку потребу —Покуда в конце не допрыгали к небу!
Три розы
Залязгало ржавью в соседнем колодце.Уснула жара на цветах среди сада,Из зелени ветхо сереет ограда,И яркого блеска сучкам достается;Плеснулось об воду в соседнем колодце.Посмотрим, как плавает облако в небе,Как ветки лучами захвачены в скобы;Пускай наши души смыкаются, чтобыТела обретали возжажданный жребий.Посмотрим, как плавает облако в небе.Там розы, там птицы, две жарких души там,И два этих тела, укрытых, весенних,И собранность солнца в разбросанных тенях,С покоем внезапным, тревогой прошитым.Там розы, там птицы, две жарких души там.А если еще, не душа и не тело,Отыщется в садике роза и третья,Чей пурпур прордеется через столетья,То значит, еще одна роза нас грела —Та роза, что нам не душа и не тело!