– Значит, лицо мое тебе абсолютно и относительно не знакомо?

– Не виделись мы, хозяин, значит, не знакомо.

– Газеты, старик, читаешь?

– Совсем не читаю, хозяин.

– Вот как. Не чи-та-ешь. Счастливый человек. До нашей эры живешь… Никогда не читал?

– Не читал, хозяин.

– Радио слушаешь?

– Нету у меня радио. Слушаю, что скажет Аллах… Что скажет он, то и слушаю.

– Ты, старик, где и кем работаешь?

– Сапожник я, хозяин. Старье починим, новое пошьем, совсем недорого берем.

Сталин быстро снял левую ногу с правой – и тишина, Коля, тишина. Минут десять Сталин молчит, а молотовские коленки подрагивают, падлы… Тишина… Ага, думаю, наверное, папаню вспомнил, разбойник? Вспомнил, небось, как папенька с десяток граненых гвоздиков клал под усы на родимую губу. Вспомнил, «Ленин сегодня», молоточек отцовский и пальцы рук отцовских, черный вар от дратвы навек в них въелся? Вспомнил, четвертая глава большевистского дракона, как легко, как на глаз взрезал косой нож кусину прекрасной кожи и как чистая подошва первый и последний раз глядела в небо, пока батя вгонял в нее деревянные шпилечки да зачищал чешуйками рашпиля, да каблук присобачивал, вспомнил, волк? Волк ты, думаю, самый к тому же дурной, потому что нормальный волк зарежет овцу, наха-вается от пуза и гуляет по брянскому лесу до следующего подсоса под ложечкой.

Дурной же клацает пастью, режет овец, которых схавать не успеть, и не участь вроде бы помереть им сегодня, режет без разбору, грызет глотки, напустил кровищи… Тишина… Выбил трубку о каблук правого штиблета… «Герцеговина Флор» на землю упала. Молотов нагнулся, поднял зеленую коробочку. Рыло его вверх ногами увидел я на секунду. Тьфу.

– Семья у тебя есть? – говорит Сталин.

– Есть, хозяин. Жена есть. Сын есть.

– Сын, говоришь?

– Да… сын. Опять тишина… тишина… тишина… Чего уж там Сталин

вспоминал, хрен его знает. Скорей всего себя вспомнил мальчишкой.

– Что сын делает? – спросил зло и глуховато.

– Мулла – мой сын. Мулла. В мечети работает.

– Немцам служит! – быстро вмешался Молотов. – Активный работник. Квислинг.

– Аллаху мой сын служит и нам, татарам. У немцев другой бог – Гитлер. Ему мой сын не служил.

Тут, Коля, Сталин топнул левой ногой, и понял я, что закипело наконец в вожде дерьмо в том месте, где у нормального человека душа должна быть. Закипело и выбежало через край. Но говорит не спеша, как на восемнадцатом съезде партии:

– Позволительно спросить у нашей контрразведки: по

чему до сих пор Крым, эта бывшая цитадель белой сволочи,

не очищен от предателей всех мастей и их так называемых

мулл?

Строевым шагом подошли к нему запыленные сапоги из шевровой своры и щелкнули каблуками.

Вот тут-то правая сталинская нога, ты, Коля, хочешь верь, хочешь не верь, сказала тихо, но с немалым злорадством и полнейшей убежденностью:

– Ты, Сталин, говно!

– Что? Что? – переспросил Сталин.

– Говно, жопа и дурак, – быстро повторила правая нога, а левая придавила ее, но заставить замолчать не могла. – Дурак, жопа и говно!

Сталин цокнул языком и застонал: «У-у-у!» Молотов спрашивает:

– Может быть, отдохнете с дороги?

– Пошел к чертовой матери, – так же тихо и логично, как с трибуны съезда, отвечает ему Сталин и, конечно же, на нем срывает зло. – Почему у тебя такая плоская харя? Камбала в пенсне? Премьер мудацкий!… Министр иностранных дел! Идеи у Черчилля – вот это министр! Красавец! Что ты растопырил ноги! Поставлю на политбюро вопрос, и ампутируем их тебе! Не вздумай на конференции чесать свои костяшки! Агент царской охранки! Педераст!

– Все будет хорошо, – дипломатично говорит Молотов, а правая сталинская нога, как только он замолчал, опять за-долдонила:

– Ты же дурак! Жопа всех времен! Говно всех народов!

Сталин, наверное, для того чтобы ее сбить с толку, быстро-быстро прошелся взад-вперед, он почти бегал, а правая нога точно в такт подначивала:

– Сталин – жопа и дурак, и несчастное говно! И дурак,

и дурак, скоро сдохнешь и умрешь!

Встал как вкопанный. Слышу: сипло дышит и лжет своей своре:

– Что-то пламенный мотор барахлит, товарищи.

Тут четыре сапога на цирлах подомчались, оторвали от

земли и отволокли во дворец. А он, сидя на руках шестерок, отдал приказ:

– Обрушьте на Берлин фугасы из стратегического запаса!

– Легче тебе от этого не станет, – грустно заметила нога.

Воистину, Коля, Бог шельму метит, и я просек чудовищность и невыносимость тоски и злобы Иосифа Виссарионовича Сталина. В руках у Асмодея власть чуть ли не над полпланетой, а может он при желании хавать каждый божий день харчо, где вместо рисинок алмазы плавают, а отдать может приказ облить бензином бараки ста лагерей, чтоб запылали синим пламечком враги народа.