— Вы слышите? Что у вас болит?

Все головы поднимаются с нар в ожидании.

Волкова осторожно протягивает руку и, поколебавшись, приподнимает край одеяла. В неясном сумраке я вижу плоское веснушчатое лицо. Круглые глаза насекомого широко раскрыты и неподвижны.

— Это Паук! — вскрикиваю я.

Мы наклоняемся ниже. Из открытого рта через щеку виден след слюны и крови.

— Он мертв, — шепчет Волкова.

Паук после памятного допроса у Долинского отсидел пятнадцать суток в карцере и затем был бессрочно водворен в БУР. Дерзкий вызов оперу обошелся духарю дорого: он уже не поднимался с нар и умер.

В течение года Паук еще несколько раз добывал мазуту для Грязнульки, не пользуясь ее ответной благосклонностью: это был платонический роман, романтическая связь законного вора с самой красивой из молодых уркачек — такая связь нужна законнику для поддержания престижа, как нелепые убийства случайных людей или наскоки на начальство. Теперь все было кончено: Паук лежал навзничь с широко раскрытыми пустыми глазами и цепь его преступлений и страданий была оборвана.

— Эх, пройтиться, что ли, — громко и вызывающе прозвучал молодой голос. Курчавый русый подросток по кличке Барашек спрыгнул с нар и, на ходу натягивая на себя полушубок, прошел мимо.

— Звиняюсь! — насмешливо процедил он сквозь зубы, задев кого-то из нас болтающимся в воздухе еще ненадетым рукавом.

Волкова испуганно выпрямилась. Вдруг Кот обеими руками обхватил ее за шею и щекой прижался к ее груди.

— В чем дело? Как вам не стыдно! Нахал! — вспыхнула она.

На нарах кто-то хихикнул. Но руки Кота разомкнулись, и щека медленно поползла вниз по груди Волковой: нарядчик оседал наземь.

— Доктор… я… убит…

Оцепенев от ужаса, Волкова и я смотрели, как ноги нарядчика подогнулись, он опустился на колени, потом пригнулся головой еще ниже. В мертвой тишине гулко стукнул лбом о грязный обледенелый пол и замер. Из выгнутой колесом спины торчал небольшой нож.

Анна Михайловна сидела на моей койке. Перед ней на столике стоял медицинский тазик. Она хотела казаться спокойной, но бурная радость так ярко светилась в глазах, что я остановился и уже с порога сразу заметил, что в тазике красуются два ломтика хлеба, а на них — аккуратные кусочки сала.

— Радость! — сказала она торжествующе. — Я получила посылку от дочери Лины! Смотрите-ка на полку: вот мешок с сухарями, а здесь в тряпочке — кусок сала! Здорово?!

— Конечно, — проговорил я печально. — А я не получу ничего. Мои уже умерли. Отдача невозможна.

— Глупости! Вы доставали пышки!

— Да, пока мне делала авансы повариха…

— Забудьте о ней! Давайте жить счастливым моментом.

Мы усаживаемся к столу. Боже, какой деликатес может сравниться с кусочком сала на ломтике черного хлеба? Мы языком прижимали сало и хлеб к небу и сосали их как лакомство.

— Однако повариху я не забуду, — наконец проговорил я. — Она рассказывала, что ее дочь работает судьей где-то на Волге, кажется, в Сызрани. Пишет, что не может спать по ночам: судьи получают разверстку на число осужденных и количество лет срока. Цифры теперь меньшие, чем были в тридцатых годах, но и возможности выполнения плана ухудшились — теперь столько не арестовывают.

— Так она не знает, откуда набрать людей для забоя?

— Нет. Как выполнить план по количеству лет. А выполнять надо. План у нас имеет силу закона. А где же баланда?

Но у Анны Михайловны запас чудес не истощился. С видом фокусника она открыла котелок и победоносно засмеялась:

— Это тюря! Четыре сухаря я выменяла у нас в бараке на большую луковицу, накрошила в холодную воду, добавила ломаных сухарей, посолила, и'получилась тюря! Попробуйте!

— Отлично! Напоминает окрошку со стерлядью в белогвардейском ресторане в Париже около Большой Оперы. Только вкуснее!

Это был великолепный обед. Сначала мы ели молча, ощущая все оттенки неописуемого удовольствия, потом принялись болтать. О чем? Конечно, о чем-то лагерном, ведь это был наш мир. Но главное в этом разговоре было то, что беззвучно говорили глаза. Это было прекрасно. Мы были счастливы.

— Да, остаться в БУРе без охраны с двумя трупами — неприятное дело! — закончил я рассказ.

— А Барашек?

— Вернулся из уборной, вежливо попросил у меня таблетку «от живота». С чувством проглотил и вышел с нами к вахте сообщить об убийстве. Сейчас он в ДОПРе, поел в тепле и наверное блаженно дремлет на коечке с шерстяным одеялом и белой подушечкой. Для Кота это расплата за утреннюю грубость с порезавшимися. Я слышал, как Васек-Хромой, один из урок, пообещал Коту, что сегодня же он получит отплату. Барашек раньше шестерил Хромому.