Наместник ханский требовал, чтобы Новгород также платил дань поголовную: герой Невский, некогда ревностный поборник новгородской чести и вольности, должен был с горестью взять на себя дело столь неприятное и склонить к рабству народ гордый, пылкий, который все еще славился своею исключительною независимостью.

Вместе с татарскими чиновниками и с князьями Андреем и Борисом Александр поехал в Новгород, где жители, сведав о его намерении, пришли в ужас. Напрасно говорили некоторые и посадник Михалко, что воля сильных есть закон для благоразумия слабых и что сопротивление бесполезно; народ ответствовал грозным воплем, умертвил Посадника и выбрал другого.

Сам юный князь Василий, по внушению своих бояр, уехал из Новгорода в Псков, объявив, что не хочет повиноваться отцу, везущему с собою оковы и стыд для людей вольных. В сем расположении Александр нашел большую часть граждан и не мог ничем переменить его: они решительно отказались от дани, но отпустили монгольских чиновников с дарами, говоря, что желают быть в мире с ханом, однако ж свободными от ига рабского.

Великий князь, негодуя на ослушного сына, велел схватить его во Пскове и под стражею отвезти в Суздальскую землю; а бояр, наставников Василиевых, казнил без милосердия. Некоторые были ослеплены, другим обрезали нос: казнь жестокая, но современники признавали ее справедливою, и самый народ считал их виновными, ибо они возмутили сына против отца – столь власть родительская казалась священною!

1259 г. Александр остался в Новгороде и, предвидя, что хан не удовольствуется дарами, ждал следствий неприятных. В самом деле пришло известие из Владимира, что войско ханово уже готово идти к Новгороду. Сия весть, впрочем, ложная, имела такое действие в народе, что он на все согласился, и великий князь уведомил монголов о его покорности.

Чиновники их, Беркай и Касачик, с женами и со многими товарищами явились на берегах Волхова для переписи людей и начали было уже собирать дань в окрестностях столицы, но столь наглым и для бедных утеснительным образом, что граждане, сведав о том, вдруг переменили мысли. Сделалось волнение; чиновники монгольские требовали стражи для своей безопасности.

Александр приставил к ним посадникова сына и боярских детей, чтобы они днем и ночью стерегли их дома. Мятеж не утихал. Бояре советовали народу исполнить волю княжескую, а народ не хотел слышать о дани и собирался вокруг Софийской церкви, желая умереть за честь и свободу, ибо разнесся слух, что татары и сообщники их намерены с двух сторон ударить на город.

Наконец Александр прибегнул к последнему средству – выехал из дворца с монгольскими чиновниками, объявив, что он предает мятежных граждан гневу хана и несчастной судьбе их, навсегда расстается с ними и едет во Владимир. Народ поколебался: бояре воспользовались сим расположением, чтобы склонить его упорную выю под ненавистное ему иго, действуя, как говорит летописец, согласно с своими личными выгодами.

Дань поголовная, требуемая монголами, угнетала скудных, а не богатых людей, будучи для всех равная; бедствие же войны отчаянной страшило последних гораздо более, нежели первых. И так народ покорился, с условием, кажется, не иметь дела с баскаками и доставлять определенное количество серебра прямо в Орду или через великих князей.

Монголы ездили из улицы в улицу, переписывая дома; безмолвие и скорбь царствовали в городе. Бояре еще могли утешаться своею знатностью и роскошным избытком: добрые, простые граждане, утратив народную честь, лишились своего лучшего достояния.

Вельможи татарские, распорядив налоги, удалились. Александр поручил Новгород сыну Димитрию и возвратился в великое княжение через Ростов, где вдовствующая супруга Василькова, Мария, князья Борис и Глеб угостили его с любовью; но сей государь великодушный мог ли быть счастлив и весел в тогдашних обстоятельствах России?

Отечество наше рабствовало от Днестра до Ильменя. Даниил Галицкий, будучи смелее Александра, тщетно думал по смерти Батыя избавиться от власти монголов. Деятельностью ума необыкновенного восстановив свое княжение и загладив в нем следы татарского опустошения, он брал участие в делах Европы и два раза ходил помогать Беле Венгерскому, неприятелю императора Фридерика и короля богемского. (Венгры, по словам летописца, удивлялись стройности полков российских, их татарскому оружию и пышности самого князя, его богатой одежде греческой, обшитой золотыми кружевами, – сабле, стрелам, седлу, окованным драгоценными металлами с блестящею резьбою.)

Сия вражда была за области умершего герцога австрийского, Фридерика: Бела, император и король богемский хотели овладеть ими. Первый объявил себя защитником дочери Фридериковой, именем Гертруды, уступившей ему свои наследственные права; женил на ней Даниилова сына Романа; отправил их в Юденбург и клялся Гертруде отдать ей Австрию и Стирию, как скоро завоюет оные.

Тем усерднее Даниил доброжелательствовал королю венгерскому; несмотря на глазную болезнь, которая мешала ему видеть, выступил в поле с краковским герцогом, разорил Богемскую Силезию, взял Носсельт, выжег окрестности троппавские и возвратился, довольный мыслью, что никто из древних героев российских, ни св. Владимир, ни великий отец его, не воевал столь далеко в земле немецкой.

Хотя Бела не исполнил данного Гертруде слова и даже не защитил ее супруга, осажденного богемским принцем в Юденбурге (так что Роман, оставив беременную жену, принужден был уйти к отцу), но Даниил остался другом венгров. Счастливые войны с ятвягами и с Литвою более и более прославляли мужество сего князя. Первые, не находя безопасности и за своими лесистыми болотами, согласились платить ему дань черными куницами и серебром.

В Литве господствовал тогда славный Миндовг, баснословно производимый некоторыми летописцами от племени древних римлян, а другими от наших князей полоцких. Он жил в Кернове, повелевал всеми иными князьками литовскими и, грабя соседственные земли христианские, искал приязни одного Даниила, который женился вторым браком на его племяннице.