— Мой Гнедой — на редкость добродушное животное. Вот только что грызет немного свои ясли. Ведь, собственно говоря, для лошади — это пустяковый недостаток. А как легко он идет в упряжке, как чувствует вожжи, стоит только шевельнуть ими. Благородный конь. На таком только и ездить.

— Да, да… Ничего не скажешь, изящное животное.

— Знаешь, Рист, ведь, собственно говоря, эта лошадь как раз то, что тебе надо — очень она послушна в упряжке!

— Ты что, предлагаешь выменять Буланого? — задумчиво проговорил доктор. — Я, собственно, об этом не думал. — Доктор покачал головой. — Никак не могу взять в толк, почему он все-таки сворачивает в сторону.

— Зато я, мой милый, прекрасно это понимаю.

— Как бы тебе не прогадать на этом обмене, Йегер, ведь дело такое…

— Мне? Прогадать? Ха-ха-ха!.. — Капитан смеялся с задорной самоуверенностью. Он весь сотрясался от смеха. — Ну, Рист, по рукам!!! Меняемся!

— Экий ты скорый, Йегер!

— Такой уж я человек, люблю все решать разом, не долго думая. Давай обмоем наш обмен! — возбужденно воскликнул капитан. Парик его съехал набок, он вскочил с места. — Давай поглядим, не найдется ли в шкафу у матери коньячку.

Какие же скрытые пороки, черт возьми, были еще у этой лошади?

Все мысли капитана были направлены на то, как выправить Буланого.

Лошадь все время поворачивала голову вправо и так и норовила съехать в канаву, стоило только чуть-чуть ослабить поводья. И невозможно было найти причину.

Нынче утром она снова зацепила оглоблей столб у ворот. Может, она пугается тени? Что ж, это мысль! Капитан решил испытать ее ночью, при лунном свете.

Когда он под вечер пришел в конюшню, его взору открылась странная картина.

Долговязый Ула вывел Буланого из стойла и угрожающе поднес кулак прямо ко лбу лошади:

— Я уже по-всякому пробовал, господин капитан. Если ему с этой стороны даже топор приставить к голове — он не двинется, ухом не поведет. Но поглядите, господин капитан, как он волнуется вот теперь. — И Ула поднес кулак с другой стороны. — Ясное дело! Он слепой на левый глаз, ничегошеньки им не видит!

— Так вот оно что… — Капитан в бешенстве отвесил Уле пощечину. — Чего это ты, свинья паршивая, лошади кулаком угрожаешь?

Когда долговязый Ула задавал вечером лошадям корм, капитан снова явился в конюшню. Он взял фонарь и осветил Буланого.

— Да, учи тебя, не учи, ты все равно будешь сворачивать в канаву. На, Ула, возьми себе эту монету, хоть ты на всей этой истории что-нибудь заработаешь.

Широкое лицо Улы расплылось в лукавой улыбке:

— Зато доктору придется запастись досками — ведь Гнедой за то время, что был у нас, сгрыз три двухдюймовки.

— Слушай, Ула, — сказал капитан, — лучше всего будет уверить доктора, что у нас Буланый видит обоими глазами.

Когда долговязый Ула уже весной по распутице вез дрова в Гилье, ему пришлось съехать в сторону, чтобы дать дорогу доктору, который катил на своих санях с севера.

— Ты, я вижу, на Буланом! Ну и как? Удалось капитану его перевоспитать? Небось по-прежнему так и норовит попасть в канаву?

— Боже избави, господин доктор. Господин капитан сразу же научил его уму-разуму. Теперь идет так же прямо, как я, когда я трезвый.

— Ну уж это ты кому-нибудь другому заливай, лгун несчастный! — пробормотал доктор, хлестнул свою лошадь и помчался дальше.

Все это утро капитан был в ужасном настроении. Он только и делал, что хлопал дверьми…

Во время обеда наступило затишье, но в воздухе по-прежнему пахло грозой. Йёрген и Теа сидели напуганные, не смея поднять глаза от тарелки, боясь, как бы из-за неосторожного движения или слова не грянул гром.

Однако все старания Йёргена остаться незамеченным не увенчались успехом — когда ели суп, он, к несчастью, слишком громко глотнул, и отец гаркнул на него:

— Так чавкают только свиньи!

После обеда капитан решил, что ему необходимо немедленно заняться расчетами топографической съемки одного района, данные которой еще с осени лежали у него в столе.

Теперь не стоило подходить близко к его кабинету. В такие минуты слух у капитана делался чутким, как у индейца. Он улавливал самый ничтожный шорох и выходил из себя, если кто-то осмеливался ему мешать.

Поэтому весь дом погрузился в полную тишину. Только из столовой доносилось приглушенное жужжание прялки. Все старались открывать двери как можно аккуратней, но страх по-прежнему царил в доме. А вдруг они все же заскрипят, либо слишком громко стукнет крышка погреба, либо щелкнет замок на черном ходу?