Дом Дарклинов принадлежал к числу наиболее рьяных сторонников Рейниры, но такая верность дорого им обошлась. Только вмешательство сира Гаррольда Дарка убедило леди Мередит Дарклин хотя бы допустить королеву в свой замок (Дарки были дальними родичами Дарклинов, и сир Гаррольд некогда служил оруженосцем у покойного сира Стеффона). Но и то лишь при условии, что Рейнира долго здесь не задержится.

У королевы не осталось ни золота, ни кораблей. Отправив лорда Корлиса в темницу, Рейнира потеряла свой флот. Бежав из Королевской Гавани в страхе за свою жизнь, она ни монеты с собой не взяла. Отчаявшаяся и испуганная, ее милость побледнела и осунулась. Она не могла ни спать, ни есть, и отказывалась расставаться с принцем Эйгоном, единственным сыном, который у нее остался – мальчик находился при ней денно и нощно, « ровно маленькая бледная тень».

Рейнире пришлось продать свою корону, дабы изыскать деньги и заплатить за место на «Виоланде», браавосском купеческом судне. Сир Гаррольд Дарк настоятельно советовал ей искать убежища у леди Аррен в Долине, тогда как сир Медрик Мандерли пытался убедить королеву отправиться вместе с ним и его братом сиром Торрхеном в Белую Гавань, но государыня отказала им обоим. Она незыблемо стояла за возвращение на Драконий Камень. Там найдутся яйца драконов – так говорила Рейнира своим сторонникам; ей необходимо обзавестись другим драконом, или все потеряно.

Сильные ветра пригнали «Виоланду» ближе к берегам Дрифтмарка, нежели хотелось бы королеве. Трижды судно проходило на расстоянии голоса от военных кораблей Морского Змея, но Рейнира позаботилась, дабы ее не заметили. Наконец, на закате дня браавосец вошел в гавань под Драконьей горой. Королева выслала вперед ворона, дабы известить о своем приближении; и, спускаясь с корабля вместе с сыном Эйгоном, своими фрейлинами и тремя рыцарями Королевской Гвардии – все, что осталось от ее свиты, –она заметила ожидавший их эскорт.

Когда королева и ее спутники сошли на берег, шел дождь, и в окрестностях гавани не было почти ни души. Даже портовые бордели казались темными и заброшенными, но ее милость сего не замечала. Сломленная предательством, немощная телом и духом, Рейнира Таргариен желала только одного – вернуться в свой замок. Ей представлялось, что там они с сыном будут в безопасности. Королева не знала, что последняя и самая ужасная измена ожидает ее впереди.

Над ее эскортом в сорок человек начальствовал сир Альфред Брум, один из тех, кого Рейнира оставила на острове, выступая на Королевскую Гавань. Брум являлся наистарейшим из рыцарей на Драконьем Камне, начавшим службу в гарнизоне еще в правление Старого короля. Учитывая сие, он ожидал, что Рейнира, отправляясь завоевывать Железный трон, назначит его кастеляном... но угрюмый нрав сира Альфреда и его желчность не внушали ни расположения, ни доверия, посему королева предпочла ему более обходительного сира Роберта Квинса.

Когда Рейнира поинтересовалась, почему сир Роберт сам не явился, дабы встретить ее, сир Альфред ответил, что королева увидится с « нашим толстым другом» в замке. Так и случилось... однако, когда они наткнулись на обугленное, обгоревшее до неузнаваемости тело Квинса, оно свисало с зубчатой стены над воротами – рядом с телами стюарда, мастера над оружием и капитана стражи Драконьего Камня.

Она и увидела…правда, тело Квинса, когда на него наткнулись, оказалось обугленным и обгоревшим до неузнаваемости. Оно свисало с зубчатой стены над воротами – рядом с телами стюарда, мастера над оружием и капитана стражи Драконьего Камня. Рейнира и ее спутники признали сира Роберта только по величине, ибо он был неописуемо тучен.

Говорили, что кровь отлила от лица королевы, когда она узрела мертвых, но юный принц Эйгон первым понял, что сие значит.

– Матушка, бегите! – закричал он, но было уже поздно. Люди сира Альфреда напали на защитников королевы. Топор раскроил голову сиру Гаррольду Дарку, прежде чем его меч успел покинуть ножны, а сиру Адриану Редфорту вонзили копье в спину. Лишь сир Лорет Лансдейл оказался достаточно проворен, дабы оборонять королеву. Он зарубил первых двух нападавших, прежде чем был убит сам – и вместе с ним умерла Королевская гвардия Рейниры. Когда Эйгон подхватил меч сира Гаррольда, сир Альфред с презрением выбил оружие из рук принца.

Мальчик, королева и ее фрейлины, подталкиваемые в спину копьями, прошли через ворота Драконьего Камня во двор замка. И оказались лицом к лицу с мертвым человеком и умирающим драконом.

Чешуя Солнечного Огня все еще горела при свете дня чеканным золотом. Однако,судя по тому, как он распластался на оплавленном черном валирийском камне двора, очевидно было, что Солнечный Огонь – наипрекраснейший из драконов, когда-либо поднимавшихся в небеса Вестероса – уже ни к чему не пригоден. Крыло, почти оторванное Мелеис, было неловко вывернуто, а на спине при каждом движении еще дымились и кровоточили свежие рубцы. Когда королева и ее свитав первые узрели Солнечного Огня, тот лежал, свернувшись клубком. Как только он пошевелился и поднял голову, стали заметны глубокие раны на его шее, откуда другой дракон вырвал большие куски плоти. Кое-где на его брюхе место чешуи заместили струпья, а там, где надлежало быть правому глазу, зияла лишь пустая глазница, затянутая черной кровяной коркой.

Надлежит спросить, как наверняка и поступила Рейнира, как такое произошло.

Теперь нам известно многое, чего не знала Рейнира. Как только драконы королевы впервые появились в небесах над Королевской Гаванью, лорд Ларис Стронг Косолапый скрытно вывел короля и его детей из города. Дабы не идти через городские ворота, где их могли увидеть и запомнить, лорд Ларис провел беглецов за стены одним из потайных ходов Мейгора Жестокого, о котором знал только сам Косолапый.

Именно лорд Ларис также посоветовал изгнанникам разделиться, дабы при захвате кого-то одного прочие могли сохранить свободу. Сир Рикард Торн получил указание сопроводить двухлетнего принца Мейлора к лорду Хайтауэру. Принцессу Джейхейру, милую и скромную девочку шести лет, поручили заботам сира Уиллиса Фелла, который поклялся доставить ее в целости и сохранности в Штормовой Предел. Ни один из двоих не ведал, куда направился другой, и потому не смог бы выдать его, даже будучи схваченным.