Я спросила ее: «Рая, а почему ты ему не объяснила, что сейчас на улице холоднее, чем утром, и что специально для такой ситуации мама привезла для него шапку, он бы сразу согласился ее надеть». Она на меня посмотрела, как на полную дуру, и сказала: «Дети в этом возрасте, два года семь месяцев, не понимают, что им говорят, надо просто делать, а они повторяют». Я: «Как не понимают, я с первого дня жизни ему все объясняю, знаю, что с ним всегда можно договориться». Она: «Как ты представляешь себе, у меня десять детей в группе! И я каждому буду что-то объяснять?» Я: «Но он уже двадцать минут орет, может, стоило потратить десять секунд, чтобы объяснить ему, для чего это?» Она: «Он у тебя перегружен вниманием».

Автор. Пустой разговор. У тебя есть возможность забрать его из этого сада, потому что воспитателя ты не переделаешь. Иногда педагог – это не профессия, а диагноз. В этой системе гибкости у воспитателя нет. А сколько ей лет? Тридцать восемь. Через двадцать лет это монстр будет, все укрепится. А между прочим, педагог – это самая творческая работа. Ведь дети же меняются каждый раз… Надо как-то иначе к ним относиться. И потом, ей же не объяснишь, что надо всегда наукой людям заниматься. Что наука – это статистика, это не всегда сто процентов.

Лена. Воспитатель мне говорит: «Он у тебя перегружен вербально, его надо чистить от всей этой информации». После этого мы больше не ходили в этот садик. Толя очень избирателен в общении. Когда он хочет, то мил и приветлив, то есть если ему надо, может приспособиться.

Автор. Он приспособился бы, если бы ты не полезла. Ничего, до смерти себя дети сами не доводят. Конечно, когда ты вмешиваешься в это дело, ты формируешь его истеричность, и он добивается своего. Вам понятно, да? Он же мальчик здоровый в принципе, ничего, успокоится. Так что воспитатели по такой системе людей воспитывают. Тут ничего страшного, что она не проявила гибкость. А кто в реальной жизни будет ему угрожать? Вообще, не надо было забирать из этого садика.

Лена. Оставить его в этом садике?

Автор. А какая разница, ты ее дурой назвала. Когда я говорю человеку: «Вы меня не поняли», я же его дураком называю. Вот ты сказала так: «Я ее спросила: „Рая, а почему ты не объяснила, что сейчас на улице холоднее, чем утром, и что специально для такой ситуации мама привезла для него шапку? Он бы сразу согласился ее надеть“». Разве ты дурой ее не обозвала между строк? Она профессионалка, у нее десять детей, а ты ей советуешь.

И сказала она тебе: дети в этом возрасте, два года семь месяцев, не понимают, о чем с ними говорят. Это ее такая установка. Ты знаешь, таких большинство. Большинство людей считают, что дети не понимают. Это Берн считает, что дети все понимают, и я тоже, но это точки зрения. В науке они разные. И кто его знает, кто прав? Скорее всего, истина где-то посередине, что-то понимают, а что-то нет. Вот сказать, что они все понимают, тоже будет неверно.

А иногда есть смысл защитить ребенка от педагога, потому что, если он еще маленький человек, то с властным педагогом не справится… Но не в этом случае.

Лена. Мне вообще надо было молчать?

Автор. Конечно, забрать, и все. Раз не выдержала. Лучше всего было бы взять и уехать, доверившись педагогам. Воспитатель считает, что ребенок до трех лет уже достаточно хорошо в семье воспитан, чтобы не объяснять ему банальные вещи. Ты отдала невоспитанного ребенка, а у нее десять детей в группе. У нее действительно нет времени объяснять каждому. Вы же понимаете: когда ко мне приходит начинающий врач и попадает в группу, где уже врачи первой категории, у меня нет возможности ему объяснять азы психиатрии. Значит, ты его не довела до уровня садика, а на нее валишь. Нельзя же человека, если он закончил только пять классов, в институт сажать. И не имеет преподаватель вуза, который занимается высшей математикой, возможности детям арифметику преподавать.

Ты говоришь: «Он уже двадцать минут орет, может, стоило бы потратить десять секунд, чтобы объяснить ему, для чего это?» Но тогда опять закрепится навык: чуть заорал – тут же вокруг него крутятся. А вот воспитательница говорит: «Он у тебя перегружен вербально, его надо чистить от всякой информации». Тут, пожалуй, я с ней не соглашусь: перегрузить ребенка вербально невозможно, так же, как и вас перегрузить невозможно. Потому что если мы будем заниматься дольше, чем это возможно, вы перестанете это воспринимать. Отключитесь. Дальше вы сообщаете: «После этого мы больше не ходили в этот садик. Толя очень избирателен в общении, когда хочет мил и приветлив…» То есть, у него уже начинает формироваться минус в системе «они».

Лена. Почему?

Автор. Да потому что он не со всеми общается, а избирательно.

Лена. Как повлиять на то, чтобы был плюс? Автор. Опять – как повлиять? Мы уже влияем, уже есть результат. Причина в неверном воспитании. Причина в маме.

Лена. В чем конкретно?

Автор. Не знаю, перестраивайся. Сама только что сказала, что ты уже не кричишь на него так часто. Ты применила новое средство. Дай ему возможность самому развиваться… И ничего больше менять не надо. Может быть, потом совсем станет хорошо. Ты стала спокойнее, меньше орешь дома, продолжай себя усовершенствовать, собой займись. Ребенок маленький. Им вообще не надо заниматься. С ним ничего не надо делать. С тобой, идиоткой, надо что-то делать! И когда ты от своего идиотизма избавишься, он начнет вести себя правильно. Вот, приходится оскорблять. Ну, она правильно все понимает. А потом еще говорят, что дорого тренинг стоит. У меня «оборудование» – мой организм – очень ценное, а ты его портишь.