Затрещали обожженные ресницы, вспыхивали волосы на руках, и Алден ощущал булавочные уколы боли на своей коже. Джонатан слегка двинул руками, туже затягивая вокруг юноши смертельный узел огня. Скорчившись от боли, Алден вдохнул в легкие раскаленное пламя, и вместо крика о помощи из груди его исторглось только еле слышное шипение последнего дыхания.

Итак, двое были мертвы. Оставался еще один. Придав своему лицу спокойное выражение, Жон вернулся в гостиницу, строя мстительные планы. Он вошел в таверну через заднюю дверь и столкнулся в кухне с Сондрой.

– Где ты был? – спросила она, заметив его разбитые в кровь губы и исцарапанное лицо. Забота, прозвучавшая в ее голосе, сразу же переросла в гнев. – Это Миша? – спросила она. – Этот головорез уже не в первый раз…

– Нет, это не Миша, – холодно ответил Жон.

– Садись. Я принесу таз и теплой воды, – предложила Сондра, пытаясь успокоить его внезапный гнев.

Она как раз начала промывать самые глубокие из ран Жона, когда двери гостиницы внезапно распахнулись. На пороге стоял один из старейшин поселка, чей дом располагался ближе всех от реки. Двое его сыновей с горящими факелами в руках стояли у него за спиной.

– Твари! – закричал старик, и его сыновья эхом повторили этот вопль. – Твари прикончили кого-то у реки!

Он еще что-то говорил, но его слова были заглушены топотом ног множества мужчин, которые бегом бросились вон из гостиницы и помчались к реке вслед за факельщиками.

Миша покинул зал гостиницы одним из последних. Сдержанно улыбаясь, он встал из-за стола, чтобы последовать за остальными. Внезапно взгляд его упал на распахнутые двери в кухню, и он увидел Сондру и стоящего позади нее Жона. Сондра заметила промелькнувший в его глазах испуг, и, обернувшись через плечо, девушка разглядела выражение холодной ненависти, появившееся на лице Джонатана. Она была уверена, что не ошиблась, хотя Миша поспешно отвернулся и выбежал в темноту.

– Миша бил меня, пока остальные держали, – сказал Жон, возвращаясь к столу. – Потом он велел Джозефу и Алдену оттащить меня к реке. Они хотели привязать меня там, чтобы я стал добычей гоблинов. Однако все вышло наоборот. Появились гоблины, и я убежал.

– И после этого люди продолжают считать гоблинов подлыми тварями! – с негодованием прошептала Сондра.

На мгновение она отвернулась, так как ее собственные слова больно укололи ее, затем, действуя как можно скорее, она промыла его раны.

– Ступай наверх, – сказала она, – никто не должен видеть тебя, особенно пока твое лицо выглядит так, как сейчас.

Она помогла Жону подняться к дверям его комнаты и там задержалась:

– Я сегодня одна на кухне. Если меня будут расспрашивать, я скажу, что ты был со мной на протяжении всего последнего часа, – она легко коснулась пальцами шишки на его лбу. – С того момента, когда Миша напал на тебя.

– Мне не нужна твоя ложь.

– Я все равно скажу так, – сказала Сондра и поцеловала его.

Жон собирался в ответ каким-нибудь целомудренным способом продемонстрировать свою привязанность и благодарность, однако сильные эмоции, которые разбудила в нем эта ночь, внезапно овладели им. Он с силой прижал свои губы к ее губам, не подозревая о силе овладевшего ею смятения до тех пор, пока она с силой не оттолкнула его. Он понял, что он наделал, только по выражению страха на ее лице, когда Сондра вытирала с губ его кровь тыльной стороной ладони.

– Мне очень жаль, – невнятно проговорил он, но слова его прозвучали фальшиво. Когда Сондра не ответила, он пошел в свою комнату и закрыл дверь.

Жон видел уединенный домик Маэв гораздо раньше, но на следующее утро после праздника он впервые его рассмотрел подробно. Когда-то он был красив, но теперь его красота облупилась и полиняла, как и краска на ставнях и наличниках. Стены перекосились, крыша нуждалась в ремонте, а ставни растрескались. Садовая ограда была вся заплетена плющом и диким виноградом, а у ворот недоставало одной петли. Одним словом, это место напоминало собой о более счастливом прошлом и несбывшихся мечтах.

Пока Жон лежал на животе в кустах и гадал, осмелится ли он откликнуться на сделанное ему предложение, двери домика отворились и изнутри вышел один из старейшин деревни. Следом за ним показалась и Маэв, ее оранжевое платье ярко светилось под лучами утреннего солнца. Прощальный поцелуи, которым она одарила старейшину, был таким же глубоким и крепким, какой достался Жону сегодняшней ночью. Глаза ее, однако, оставались широко открыты, и Маэв смотрела через плечо мужчины прямо туда, где прятался Жон. Когда ночной гость Маэв наконец попрощался, на губах ее возникла мимолетная, сдержанная улыбка. Старейшина ушел, и Маэв скрылась в доме, оставив двери открытыми.