Меня дрожь пробрала от макушки и до маленького «хвостика» в самом конце позвоночника. «Смартис» – моя самая-пресамая любимая еда! Целая тарелка специально для меня, да еще и так красиво уложены!

Я осторожно взяла красную конфету, лизнула – настоящая! Я сунула ее за щеку и торопливо сгребла с тарелки еще горсть. Мало ли, вдруг исчезнут. Затем я решила раздвинуть занавески и присмотреться при дневном свете, как это волшебство работает.

Дернула занавеску – и заорала от неожиданности. И еще кто-то заорал!

На подоконнике сидел мальчишка, подобрав острые коленки к самому подбородку и разинув рот. Он сжимал в руках книгу и часто-часто моргал.

– Ты что здесь делаешь? – завопила я на него. – Нарочно меня пугаешь?

Он так вцепился в книгу, что чуть ее не разломал.

– Это ты меня напугала, – прошептал мальчишка, сморщившись так, что глаза превратились в узкие щелочки.

– А что ты делаешь в моем доме? – спросила я сурово.

Он немножко распрямился и нерешительно сказал:

– Вообще-то это мой дом.

– Ты здесь не живешь.

– Нет, живу. То есть в дневное время. Я подушку принес. И одеяло. И угощение организовал.

– Что? Ах да, «Смартис».

– Ты весь узор испортила, – сказал мальчишка.

– Только маленькие дети играют с едой. – Так говорили в детском доме, когда я отправляла горошины погулять на горку из пюре.

– Ты правда подумала, что все это появилось по волшебству?

– Нет, конечно! – ответила я очень твердо.

– Я по твоим шагам подумал, что идет кто-то очень большой и страшный. – Он осторожно спустил ноги с подоконника. – Поэтому и спрятался.

– Да, я большая и страшная! Уж побольше тебя, заморыш.

– Все больше меня, – ответил он смиренно.

– Лет тебе сколько? Девять? Десять?

– Почти двенадцать!

– Надо же, а на вид не скажешь…

– Знаю.

– Так что ты здесь делаешь?

Я взяла еще конфет. Потом протянула ему тарелку – все-таки это он угощение приготовил. Он вежливо сказал «спасибо» и взял синюю конфетку. Откусил уголочек, как будто это было печенье. А на вопрос так и не ответил.

– Прогуливаешь? – спросила я.

Он помялся и кивнул.

– Только не рассказывай никому, – попросил, проголотив наконец конфету.

– Я же не ябеда! Надо же, и ты прогуливаешь. А с виду примерный такой, прям учительский любимчик. – Я попробовала разобрать заглавие толстой книги у него в руках: – «А-ле-ксан-д-р Ве-ли-кий». Чего великий?

– Просто Александра Македонского так называли.

– Ага, а я тогда Трейси Великая? Мне нравится! Это меня так зовут – Трейси.

– А меня – Александр.

– Ясно. Александр Невеликий. Так зачем ты прогуливаешь-то? Видно же, что страшно умный. Небось по всем предметам отличник.

– Угу, кроме физкультуры. По физкультуре я хуже всех. Всегда прогуливаю, когда у нас командные игры.

– Да ты что! Физра – самая легкотня! Особенно футбол.

В футболе я и правда Трейси Великая – славлюсь мастерскими обводками и подлыми приемчиками. Когда я на поле, Рвота Мешкли до посинения дует в свой свисток.

А этот Александр стал ныть, что на физкультуре его особенно достают.

– Кто?

– Другие мальчишки. Они меня дразнят.

– Как дразнят?

Он совсем голову повесил:

– По-всякому… Особенно… когда в душе моемся.

– А-а!

– Смеются над мной, потому что…

– Потому что ты Александр Невеликий! – захихикала я.

Он дернулся, как будто я его ударила. Мне вдруг стало совестно. Я забралась на подоконник рядом с ним.

– Поэтому ты и прогуливаешь?

– Угу.

– А твоей маме из школы звонят, наверное?

– Ага.

– А она что?

– Она ничего. А вот папа…

Александр произнес слово «папа», как будто оно означало «ротвейлер».

– Что он сказал?

Я чувствовала плечом, как дрожит Александр.

– Он сказал… сказал… что, если я не исправлюсь, он меня отправит в школу-интернат, и там уже не прогуляешь… И что там надо мной будут по-настоящему издеваться.

– Милый какой папа у тебя, заботливый.

Я погладила Александра по костлявому плечику.

– Он говорит, я должен уметь за себя постоять.